Птицеед

Пехов Алексей Юрьевич

— Я знаю это. — Голос у неё сразу же осип.

— И если меня не станет — она единственная, кто защитит и поможет. Так что следует вас представить друг другу. Давно следовало.

Она поняла, что я снимаю запрет на некоторые вещи, и задала вопрос, давно мучивший её и на который у меня не было подходящего, чёткого и лаконичного ответа:

— Почему же ты не сделал этого раньше?

— Потому что не хотел. Потому что обижен на неё. Потому что ты была маленькой и её властность, а порой и жестокость, могла покалечить твой мир. Без её присутствия и надзора ты выросла

со свободной волей. Она слишком тяжёлый человек. Да множество причин… Я и сейчас желаю передумать, но осознаю, что теперь следует просто делать, как полезно для тебя. Так что собирайся. У тебя полчаса.

— Как мне одеться?

Я зловеще усмехнулся:

— Поверь мне. Что бы ты ни выбрала, это будет одновременно безвкусно, вульгарно, старомодно и совершенно неподходяще для юной ритессы. Так что не ломай голову и надень что хочешь.

Нас было четверо.

Мрачный я, предвкушающий грядущую семейную встречу.

Встревоженная Элфи, плохо скрывающая своё волнение перед всё той же встречей. Она-то о Фрок ровным счётом ничего не знала.

Недовольная лошадь, тащившая нанятый мною экипаж через сонные окраины Великодомья, по нагретым солнцем набережным, пахнущим смолой паркам, мимо тихих особняков, замшелых дворцов, старинных кованых фонарей и кипарисовых аллей.

И извозчик. Этот светился, словно новенький соловей. Дорога от Совиной Башни до Великодомья неблизкая и на такой поездке можно неплохо заработать. Особенно если твои пассажиры риттер с ритессой. Подобные люди обычно куда менее прижимисты, чем простолюдины.

— Ты как на иголках сидишь, — негромко произнесла Элфи.

Она расположилась на противоположном диване, в чёрном кружевном платье с закрытым горлом и подолом чуть выше щиколоток. Образец целомудрия по нынешним временам.

— Я за пять минут ни разу не шевельнулся.

— Это ни к чему. Я вижу, что ты нервничаешь.

— Иногда нет ничего неприятнее, чем встречи с родственниками.

Она обдумала услышанное:

— Бывают исключения. Ты — мой родственник. Мне приятно, когда ты возвращаешься. Но признаю, что некоторые люди ведут себя с родными куда более гнусно, чем с чужими. Чего мне ждать?

— Не знаю. Она — как море. То штиль, но стоит расслабиться или решить, что всё хорошо, и случается буря. Иногда буря в стакане. Так что жди всего.

— Что она сделала тебе?

— Мне?

Я подумал. По сути, ничего кошмарного. Просто моё детство было таким, словно я был придавлен тяжеленным камнем. Не вздохнуть. Не шевельнуться.

— Она ненавидит Ил. Пожалуй, с этого всё и началось. Единственная в семье, кто резко против этого места и не поддаётся его магии. Отца всегда тянуло туда, и он брал с собой Рейна, когда тому едва исполнилось пять.

— Ого.

— Несусветная глупость. Тут я с ней согласен. Когда отца не стало, она взяла всю власть над нами в свои руки. Суровое воспитание. Как только Рейн получил право на наследство, он ушёл. Попытался забрать меня…

— Она не отпустила?

— Я сбежал. Когда меня вернули — сбежал снова. На третий раз — сбежал уже

в Ил. Бабка была против. Против всего. Потом стала против Оделии, и после Рейн к ней не приходил.

— На моей памяти ты приезжал к ней два раза за эти годы.

— Четыре. О некоторых встречах я предпочёл умолчать. Они завершились не очень красиво.

Элфи больше не задавала вопросов, размышляя о том, что услышала.

Началась моя улица — кипарисы, ажурные ограды и спрятанные в частных парках старые особняки. Во многих я был. По приглашениям, которые время от времени принимала Фрок.

И… без приглашения. Мы залезали сюда, в дичающие сады угасающих благородных родов, собирая сладкие абрикосы, которыми была усеяна вся земля, так, что она казалась рыжей.

После того как отца не стало, я был мал и Рейн превратился в моего бога. Старше на десять лет, он взял меня в свои игры, включил в свои интересы и научил многому. Слишком многому, чему, возможно, меня не стоило учить.

Иногда, находясь там, в одиночестве, когда на десятки лиг вокруг нет ни одного человека, а лишь чудовища, страдая бессонницей, глядя на бледно-розовый месяц, плывущий по небу, точно перевернутая лодка, я думаю, что бабка, при всём моём к ней отношении — права. Нам бы держаться от Ила как можно дальше. Он заманивает наш род в свои объятия, душит, как это случилось и с отцом, и с Рейном. Как может случиться и со мной.

Но правда в том, что я не могу остановиться. Забыть о нём. И не вернуться к нему. По множеству причин.

Экипаж встал у высоких кованых ворот, украшенных солнцами и павлинами. Сквозь прутья я видел желтоватую мощённую камнем дорогу, исчезающую за поворотом парка. Два охранника появились спустя минуту. Один, с собакой на коротком поводке, остался у калитки, второй, придерживая палаш, подошёл к экипажу, распахнул дверцу.

— Риттер и ритесса Люнгенкраут, с визитом к ритессе Хайдекраут, — сказал я ему.

Оба охранника были мне неизвестны, но насчёт моего имени их, судя по всему, предупредили.

— Конечно, риттер. Добро пожаловать, — с поклоном сказал мужик с седеющими усами. — Сейчас мы откроем ворота.

— Достаточно калитки. Мы пройдёмся пешком. Дорога мне знакома.

— Как угодно, риттер.

Я помог Элфи выйти из экипажа, и она раскрыла кружевной зонтик, защищаясь от прямых солнечных лучей.

Охранник с собакой написал записку на клочке бумаги, сунул её в пенал, закреплённый на ошейнике, и спустил пса с поводка. Тот приземистой тенью рванул по аллее прочь, к особняку, передавая сообщение.

Я проследил за ним с задумчивым видом, и привратник, поняв, о чём я думаю, сказал:

— Позвольте, я провожу, риттер. Псы молодые, не знают вашего запаха. Но они не опасны, если не сходить с дороги.

— А если сойти? — спросила Элфи.

— Тогда они просто задержат и позовут кого-то из нас. Не стоит волноваться, ритесса.

Я помню одного такого пса из своего детства. Он не стал никого звать и прикончил несчастного бедолагу, перебравшегося через забор и решившего отбиваться палкой.