Птицеед
Шрифт:
— Рано начал.
— Так я и шью не быстро. И не слишком аккуратно. — Критическим взглядом он оглядел первые стежки.
— Не пробовал попросить Тиа?
Собеседник искренне рассмеялся:
— Полагаю, её «восторг» от задания по рукоделию разгребать предлагаешь тоже мне?
— Кто кем командует в «Пчёлке и Пёрышке»?
— Я, — серьёзный ответ, — но кое-что лучше делать самому. Или научиться делать. А не нагружать своей ерундой людей, у которых по жизни другая задача.
— И избежать сурового взгляда прекрасных карих глаз управляющей.
—
— Ага. — Объяснять я ничего не собирался. Пусть удовлетворится моим «ага».
Владелец таверны снова усмехнулся:
— Не мое дело давать советы уважаемому риттеру, но шалости с ритессами, у которых есть разгневанные родственники, никогда не доводили до добра.
— Твои домыслы не имеют основания.
— Мои домыслы сейчас опираются на ещё какое весомое основание, — парировал он, осторожно протыкая длинной иголкой толстую ткань. — Живое очаровательное основание, спешу заметить. Которое сидит за столом моего заведения и потягивает что-то из того многообразия, предложенного ей Ретаром.
Вот тут я, конечно, застыл. Ибо сразу же догадался, кто мог меня искать. Но всё же спросил, не решаясь сделать последний шаг до двери:
— Как она выглядит?
— Достойно. — Этот павлиний сын явно издевался, мстя мне за какие-то мои прошлые прегрешения. — Симпатичная.
— Дери тебя совы, — вздохнул я, понимая, что лучше самому увидеть. — Мог бы и сразу сказать.
— Общение, Раус! Поддержка связей. Милые беседы ни о чём. Они важны в жизни. Только это и делает нас людьми! — дружелюбно крикнул он мне в спину, смеясь. — И, кстати говоря, если её родственники нагрянут и спалят моё заведение, я выставлю тебе счёт!
Мог бы и не напоминать.
Оделия Лил в тёмно-зелёном платье с бретелью через одно плечо, сняла короткую коричневую накидку с капюшоном, перебросив её через спинку соседнего стула. Она сидела за ближайшим столом, грея руки о высокую лимонную фарфоровую чашку с шоколадом, украшенным белой пеной сливок и розовыми зефирками. Жена моего брата была такая же, как там, в Иле.
И такая же, как в тот день, когда я поссорился с Рейном и они оба ушли в последний поход, продлившийся восемь долгих лет.
Мягкий профиль, изящная шея, мелкие кудряшки тёмных волос, большие пытливые глаза — цвета насыщенного аквамарина. В них, как и тогда, когда она в первый раз угостила меня мороженым с ромом и изюмом, мерцали странные, тёмно-синие песчинки.
Вполне понимаю брата, выбравшего её.
Мы встретились взглядами и несколько секунд смотрели друг на друга, ничего не говоря. Она стиснула побелевшими пальцами чашку, я застыл в двух шагах от неё.
Кажется, эта проклятущая чашка стала для Оделии какой-то соломинкой, якорем, средством спасения, чтобы не утонуть, чтобы не унесло, и я физически ощутил, насколько гостье было тяжело отпустить её.
Решилась. Оказалась рядом, внимательно глядя в лицо, изучая мои эмоции, колеблясь сделать
Не позволю.
Но я позволил.
Оделия обняла меня, спрятав лицо на моей груди. Так мы и стояли, на виду у всех, ни на кого не обращая внимания.
— Как же я рада, что хотя бы кто-то из нас остался жив, Малыш, — прошептала она мне.
— Ты здесь, а не на нашей лавке.
— Прости, Малыш.
«Малыш». Когда она пришла в мою семью, я был юн, а она… старше. В том моём прошлом разница в возрасте в десять лет между людьми казалась почти что пропастью. Брат часто называл меня Малышом, и Оделия попросила у меня разрешения делать так же.
Дери меня совы, если я собирался позволять незнакомому человеку подобное, но Рейн очень настаивал, а ему тогда я не смог отказать. Так для Оделии я стал Малышом, хотя самой младшей у нас была Элфи.
Перламутровая колдунья редко называла меня по имени и даже в последнюю нашу встречу использовала семейное прозвище. И вот всё снова вернулось на круги своя.
Несколько непривычно ощущать себя Малышом, особенно с учётом того, что я застрял на пороге тридцатилетия.
— Теперь я не властна над своими свободой и желаниями. Потребовалось обмануть многих, чтобы добраться до тебя. Моё время на исходе.
Мы поднимались по лестнице, пришлось остановиться, чтобы получить объяснения, но в ответ я получил лишь грустную улыбку:
— Не волнуйся.
— Ты столько всего должна рассказать, Од.
— Да. Хорошее слово. Должна. Именно так, — серьёзно кивнула жена моего брата.
Я с трудом сдержался, чтобы не засыпать её вопросами прямо здесь. Но отпер дверь, пропуская гостью на свои этажи.
— Идём в кабинет. Это прямо, до конца… Что?
Ноздри у неё раздувались, а глаза потемнели, теряя прозрачную голубизну, наливаясь серым цветом.
— Запах Ила. И ещё чего-то… Мне ведь не мерещится?
Я заметил, что её губы искривились и начали дрожать. Встречал такое у людей, вернувшихся из рейда. Кошмар Ила крепко въелся в их кости, и они теряли волю, лишаясь сна, возможности есть, проваливаясь в тот ужас, что они испытали там, стоило лишь им почувствовать запах.
— Ты права. Я настолько привык, что не ощущаю. Тебе ничего не грозит. Не беспокойся.
— Беспокоиться? Да я в ярости! Покажи. — И, помедлив, добавила, смягчив тон: — Пожалуйста.
Я провёл её наверх, к оранжерее, и она застыла в дверях, плечом прислонившись к косяку и изучая древо. Во всём его белопенном цветении, солнечном величии и размахе грубых, неказистых, узловатых ветвей.
— Что это? — наконец шепнула она. — Что это, Малыш?
— Принёс оттуда, когда искал вас. Ещё в первый год, когда вы пропали.
— Так быстро выросло за восемь лет? Никогда такого не встречала. Где ты его нашёл?
— За Кристальным лесом есть…
— Лирраум. Белый пробел. — Оделия прекрасно знала Ил. — Далеко же ты забрался. Оно разумно?