Птицеед
Шрифт:
— Нет, — ответил я, хотя возможно, стоило сказать… «возможно». — И не опасно.
— К чему тебе это?
Действительно, к чему? Ответов у меня было множество, включая один, наиболее значимый, но я лишь произнёс:
— Посмотри на него. Разве оно не прекрасно?
Оделия посмотрела, чуть поджав губы, ответила, скорее чтобы не ссориться:
— На свой лад.
И тут из-за толстого ствола появилась Элфи с лейкой, в перчатках, в кожаном фартуке, с платиновыми волосами, собранными в высокий хвост. Когда меня нет в Айурэ, за древом ухаживает она. А порой, когда я
Они увидели друг друга одновременно, и мне было интересно следить за их эмоциями.
У моей воспитанницы — потрясение, радость и тут же настороженность.
Нет.
Осторожность.
У Оделии — только потрясение.
— Это что? Элфи? — очень неуверенно спросила она, наблюдая за тем, как та приближается к нам.
— Да.
— Она так… — У колдуньи перехватило горло, и слова прозвучали мёртвым шёпотом ветра в заброшенном городе: — Так выросла.
— Ты видела её ребёнком, теперь перед тобой девушка. Всё быстро. И долго.
— Восемь лет… — Всё ещё потрясённая, Оделия качнула головой. — Я столько упустила. Какая она?
Сложный вопрос. Особенно с учётом того, что знает жена моего брата. Почти невозможно ответить кратко. Но я нашёл подходящий вариант:
— Ею можно гордиться.
— Я счастлива, что это так. Что ошибалась.
— Ритесса, рада видеть вас в добром здравии. — Элфи сделала книксен, и я отметил, что теперь они с Оделией одинакового роста.
— Я могу тебя обнять?
Девчонка покосилась на меня, но я не стал помогать в этом. Ей придётся самой заново строить отношения с нашей гостьей и самой выбирать, что лучше. Так что Элфи приняла решение, осторожно кивнула и, когда её обняли, задала тот, самый важный вопрос, с которым медлил я:
— Он жив?
И тогда Оделия заплакала.
Древо, казалось, наклонилось к нам всеми ветвями, защищая от алого света закатного солнца, бьющего через стеклянную крышу.
Элфи восседала на своём «троне», точно юная прекрасная королева с холодным лицом и глазами, в которых я читал множество эмоций. От разочарования до глубокой грусти, грусти в сочетании с тихой, ледяной яростью, которую она уже давно не выплёскивала в мир, топя огнём своего сердца, до тех пор, пока та не истаивала.
Я расположился меж его выступающих корней, напротив Оделии, чьей периной стали осыпающиеся белые лепестки. Перламутровая колдунья, сама того не замечая, сунула пальцы левой руки в землю, смешанную с той, что я привез из Ила.
Это место, вызывающее её страх и боль, всё же притягивало к себе, завораживало, подобно магии Кобальтовой ветви. Я видел… нет, ощущал, её внутренний надлом, странный изъян, объяснить который был не в силах. Лишь своей кровью, кровью потомка Когтеточки, чувствовал это.
Я попросил подробностей, не терпя лишь «сухого остатка», и теперь мы слушали её рассказ о последнем пути отряда. О том, как им чинили препятствия в андерите, как пришлось оставить часть провизии и как вьючных лошадей растерзал жеребёнок недалеко от Гнилых Заводей. О долгой, долгой, долгой дороге на месяц[1], когда они теряли товарищей.
— Мы пересекли Жёлтую реку в начале третьего
— Коридор Ветреницы, — негромко сказал я, и Оделия подтвердила мою догадку кивком. — Я прошёл по его внешней границе, вдоль берега, не сильно углубляясь, спустя три года после вашего исчезновения.
Элфи приподняла брови. Я учу её географии Ила, и она знает, где протекает Жёлтая река. Далеко в глубине. Она просила объяснения.
— Коридор Ветреницы — обширная территория между Жёлтой рекой и плато Столовая гора. Считай, что белое пятно на карте. Туда если кто и добирается, то обычно без возврата. Человек пятьдесят плели истории, что были там, прошли его чуть ли не насквозь, из них едва ли четверо говорили правду. И это за пять веков. Дурное место — джунгли, болота, бесконечные мелкие реки и ручьи, крутые подъёмы на плато за этой областью. И слишком близко к Гнезду. Почти пятьдесят дней конного перехода. Но лошади обычно в Иле столько не живут.
— Мы прошли Коридор Ветреницы за полтора месяца. Дорог там действительно немного, — негромко произнесла Оделия.
— Скольких вы потеряли?
— Двое повернули назад спустя три дня, как мы углубились в лес. Об их судьбе я ничего не знаю. Ещё один исчез как-то ночью, мы не нашли никаких следов. Остальные… не вышли из джунглей.
— То есть всех. — Я вздохнул.
— Хорошо, что ты не пошёл тогда.
Может быть. А может, я смог бы отговорить брата лезть в эти глухие дебри. Хотя вряд ли. Он всегда был упрямцем. Если уж что решил, с цели его могло сбить только пушечное ядро. Да и то выпущенное в упор.
— Не могу я этого понять, — горько прошептала Элфи. — Твою с Рейном одержимость Когтеточкой. Он давно уже прошлое. Ваши жизни не стоили этого.
Оделия посмотрела на девушку с оценивающим прищуром, затем её плечи расслабились и мне был задан вопрос:
— Насколько хорошо она знает историю семьи?
— Всё, что есть в открытых источниках, она точно знает.
— А есть и закрытые? — вскинулась Элфи.
— Всегда существуют тайны, — чуть наставительно ответил я. — Ну не смотри так грозно. Я не скрываю их от тебя, ибо если тайны и существуют, то мне они неведомы. Либо затерялись в тенях прошлых веков, либо хорошо скрыты.
— Всё равно объясните. Что такого в нём было, чтобы искать до сих пор? Принести цветы на могилу? Так можно сходить на площадь, к памятнику. Чтобы не множить новые могилы.
Оделия накрутила короткий кудрявый локон на мизинец, затем произнесла:
— Хорошо. Давай ненадолго отвлечёмся от того, что произошло. Я повторю тебе прописные истины истории. Когтеточка некогда совершил невозможное — он один из трёх известных мне людей, кто прошёл Ил насквозь, добрался до Гнезда и вернулся целым и невредимым назад. В любом случае, я считаю его первопроходцем. Ибо, если и был кто-то до него, время и память людская не сохранили о них никаких упоминаний. Назад, как ты помнишь, колдун вернулся с дикими солнцесветами, по сути, став родоначальником человеческой магии, создателем предтечи Школы Ветвей. Но привёз он не только цветок, заложивший основу изгнания Птиц.