Птичка польку танцевала
Шрифт:
Господи, поежилась Анна, ну почему им тепло, а мне до сих пор холодно. Один мальчик повернулся к ней и крикнул что-то веселое. Она улыбнулась, помахала ему рукой: «Не слышу тебя!»
– Аня, песню хочу, – сказал мальчик голосом одноглазой бандерши. – Спой, Аня.
Караван растворился в спертом воздухе барака. На месте бездонного голубого неба снова была стена с клопиным гнездом, замазанным глиной.
– Устала я сегодня очень, девочки…
Но никому не было дела до ее жалоб.
– Опять
У бандерши имелся любовник, он тоже был авторитетом. Красивый зэк с мелкими мышиными зубками вкрадчиво ступал в своих мягких лайковых сапогах. Звали его уменьшительно-ласкательно, Ленчиком.
И Ленчик, и бандерша были свободны от трудовой повинности, их работа существовала только на бумаге. Днем, когда барак пустовал, зэк навещал свою подругу.
Анна продолжала сидеть в оцепенении, но «шестерки» уже водрузили аккордеон ей на колени.
– Давай.
И Пекарская, ничего не чувствуя, заиграла, запела ненавистную песню про матроса и леди. Даже полуживая она оставалась профессионалкой. Зэчки опять плакали, и бандерша, расчувствовавшись, опять трогала свою грудь… Анна мысленно позвала Максима: «Дорогой, спасибо тебе, конечно, что хлопочешь. Но остановись, нет смысла дальше беспокоиться». Как быстро, оказывается, выходит из человека жизнь…
Открылась дверь, в сопровождении охраны появился лагерный чин. Он был в бурках и в накинутой на плечи светлой бекеше из овчины.
– Кто у нас тут с музыкой? – спросил он.
Пекарская безучастно сидела, положив руки на свой Buttstadt.
– Мы организуем лагерную самодеятельность, – сказал ей офицер. – Аккордеон ваш очень пригодится, и вы к нему в придачу.
– Я его по самоучителю освоила, – ответила Анна. – А так я только на рояле хорошо играю.
Чин махнул рукой.
– Рояль или аккордеон – разница небольшая! И там и там клавиши. У нас все артисты кое-как играют. На то она и самодеятельность!
После его ухода зэчки обменивались впечатлениями.
– Сразу на «вы» заговорил!
– Вот что значит артистка!
До них пока не дошло, что они только что потеряли и матроса, и леди, а вместе с ними альбатроса и всю прочую красоту, которая так приятно волновала их сердца.
– А ведь тебя, Аня, в «придурки» сейчас перевели. Сможешь без охраны по лагерю ходить, – сказала бандерша.
Так и получилось. «Придурками» в лагере называли тех счастливчиков, которым удавалось благодаря своим талантам или образованию попасть в число обслуги.
У Анны стало больше свободы, ее сняли с общих работ. И это было еще не все. Максим старался использовать свои связи, чтобы перевести Пекарскую на Воркуту. Там был профессиональный театр, в котором играли заключенные.
Одним погожим днем артистка самодеятельности ИТЛ Анна Георгиевна Пекарская вышла из домика начальства и зажмурилась от яркого солнца. Но ее глаза тотчас широко раскрылись: двор был заполнен только что прибывшими зэками. Эшелон привез очередную партию из Москвы. Большинству предстояло отправиться дальше по этапу, а пока что заключенные сидели на земле в ожидании своей участи.
Анна заметила среди них печального наголо обритого человека, который был очень похож на… Нет… Неужели это…
– Ниша!
Полотов поднял голову, слабо помахал ей рукой. Он выглядел очень жалким.
– Сиди здесь! – приказала ему Пекарская. – Никуда не уходи!
Она бросилась обратно к начальству.
Дверь в знакомом кабинете была приоткрыта. Сквозь щель на Анну внимательно смотрел глаз вождя с портрета на стене, и виднелись спины лагерных офицеров. Набравшись смелости, Пекарская постучала в эту приоткрытую дверь.
– Извините меня, но дело срочное. Там среди только что приехавших по этапу есть артист, который вам нужен!
– Как его фамилия? – спросил капитан, тот самый, ответственный за самодеятельность.
– Его зовут Даниил Полотов. До войны он был очень известным. Он придумает и поставит совершенно роскошный спектакль, создаст в лагере невиданную художественную самодеятельность!
Нервничая, она обращалась не только к офицерам, но и к вождю на стене, как будто ожидала от него одобрительного кивка.
Офицер обрадовался.
– Ну значит, надо снимать этого великого артиста с этапа! Придумаем ему какую-нибудь должность.
– А чего тут придумывать, – сказал другой начальник. – Будет заведовать самодеятельностью, если такой талантливый.
Полотов был осужден по той же 58-й статье. На допросах он громко возмущался, что и так пострадал от немцев, а теперь свои преступником называют. За строптивость ему дали на год больше, чем Пекарской. И вот они опять оказались вместе – пара неразлучников в одной клетке, два зэка из ТОЗэКа.
Но Полотов так и не успел создать на Печоре «невиданную» самодеятельность. Он даже не успел толком освоиться. Через две недели его и Пекарскую вызвали к начальству, и расстроенный капитан, чуть не плача, сообщил, что на обоих пришла заявка из Воркутлага.
Они стояли перед ним в том самом кабинете, под портретом вождя.
– Вот, требуют перевести вас для прохождения наказания в областной театр… – сказал капитан. – Не хочется отдавать вас, но ничего не поделаешь.
Он не подозревал, какие мощные рычаги были приведены в движение в Москве, чтобы эта заявка появилась на свет.