Птичка польку танцевала
Шрифт:
Едва они вышли во двор, Полотов воскликнул:
– Вава, мы становимся «придурками» высшего разряда!
– Да. Говорят, там настоящий театр.
– Как же это здорово, Вавка! Мы возвращаемся в искусство.
На радостях он захотел поцеловать ее. Пекарская вежливо отстранилась. Полотов поник, но ненадолго. Ликование переполняло его.
– В жизнь возвращаемся!
Что это по-прежнему будет не жизнь, а выживание, они поняли вскоре после прибытия на Воркуту.
Утром кипела черная метель. Ветер хлестал, наметая снежные шапки на бараки и вышки. Заключенные
По бокам, впереди и сзади колонны шли вохровцы с собаками. Шаг зэка в сторону считался побегом. Конвой стрелял без предупреждения. Заключенным и их конвоирам предстояло пройти почти два километра, задыхаясь от пурги. Теперь этот маршрут будет ежедневным и для Анны.
К концу пути метель утихла. Снежный занавес исчез, и Пекарская не поверила своим глазам, увидев величественное белое здание с колоннами. На его фасаде застыли гримасы театральных масок, над входом висел лозунг про план великих работ, намеченных партией. А рядом стояла оленья упряжка, в ней в своих меховых малицах и пимах сидели ненцы. Только коренные жители выглядели естественно в этом бескрайнем сугробе под названием тундра. Все остальное казалось миражом.
В театре было еще чуднее. Там курили и смеялись балерины в пачках и зэковских телогрейках. Режиссер в стеганых штанах, заправленных в грубые и высокие, почти до колен, валенки с отвернутыми голенищами повел Анну на сцену. Она окинула взглядом партер и ложи.
– Вот это размах! Как в Москве.
– Люстры хрустальной в две тонны не хватает, – то ли пошутил, то ли всерьез заметил режиссер.
Размах и вправду был столичный: сразу две труппы, музыкальная и драматическая, шестьсот спектаклей в год, плюс выездные концерты на шахтах и в поселках.
Режиссер с гордостью сказал:
– Так что вот так. Не зря нас называют жемчужиной Заполярья. Вы здесь отогреетесь… Ну что, Анна Георгиевна, начинаем работать?
Анна радостно закивала.
– Начинаем!
На репетиции Пекарская повязала голову платочком и работала, работала с полной отдачей, как ломовая лошадь. Потом пили чай. Круглолицая украинка Верочка, она исполняла здесь почти все меццовые арии, угощала коллег домашней едой и белым хлебом. Верочка была вольной, на Воркуту ее привез муж, начальник лагерного режима Чернега.
В клетке прыгала канарейка. Верочка и ей дала крошек. Птичка поклевала и благодарно запела, тряся хвостиком и клювом: «тю-тю-тю!» Ее радостные переливы и ярко-желтый окрас напоминали о солнечном лете, и Пекарской вдруг стало хорошо, словно она вернулась домой. Вдобавок в труппе оказались старые знакомые: клоун Сережа, косоглазая балерина Ляля. Жена Иварсона попала на Воркуту еще в годы войны.
Во время чаепития Анна то и дело трогала щеку.
– Опять десны беспокоят? – спросил Полотов.
– Да ничего страшного. Болезнь моряков восемнадцатого века, – отшутилась Анна,
Сидевшая рядом Ляля усмехнулась.
– А в двадцатом веке сами знаете, чья болезнь…
– Это недостаток витаминов, – забеспокоилась Верочка. – Надо срочно принимать меры!
– Я свою цингу сырой картошкой за две недели вылечила, – сказала Ляля.
– Так я принесу завтра! – сразу пообещала Верочка. – Ой, что такое говорю. Зачем картошка? Ведь у меня лимон как раз созрел.
– У Верочки дома маленькая оранжерея, – сообщила Ляля Пекарской и Полотову. – Балует она нас. И не только лимонами.
– Да какая там оранжерея! Два деревца…
Верочка вздохнула.
– Настоящий сад в Чернигове остался. Мама мне пишет, весна в этом году у них ранняя. Скоро абрикос зацветет…
– Сильно скучаете по Украине, Вера?
Верочка кивнула. Все замолчали, вспоминая родные места. А Верочка подперла рукой пухлую щеку и негромко запела:
Нич яка мисячна зоряна ясная, Видно, хоч голки збирай…К ней присоединилась сидевшая за столом оперная певица, драматическое сопрано из Ленинграда.
Вийди ж, коханая, працею зморена, Хоч на хвилиночку в гай.Ничто не могло сравниться по нежности с украинской песней. Два прекрасных женских голоса заставили всех на время забыть про чай и недоеденное угощение. А Верочка, тряхнув головой, вдруг рассмеялась:
– Но если мужа переведут отсюда, то буду скучать по Воркуте! Думала ли я, что без образования и опыта смогу выступать на одной сцене с мастерами?
– У вас прирожденный талант, – сказала ей ленинградка. – А опыт дело наживное.
– Конечно, – благодарно согласилась Вера. – Ведь я лучшее образование здесь получаю!
К Пекарской подошел немолодой мужчина с тонким нервным лицом.
– Ваш поклонник еще по музыкальному холлу… – представился он. Его щека дернулась от тика. – Давно покорен.
Перед тем как отойти, мужчина поцеловал Анне руку.
– Надеюсь однажды вас изобразить.
– Он художник, известный портретист, – объяснила про него Ляля. – Попал в окружение под Вязьмой, в плену рисовал немецких офицеров.
Анна вздохнула:
– И это, конечно, были не карикатуры.
Мимо прошла улыбчивая актриса. Маленькая коротко стриженая голова и блестящие глаза придавали ей сходство с красивой змейкой. Пекарская ответила этой дружелюбной женщине улыбкой.
– Будьте с ней осторожны. Это наша стукачка, – брезгливо предупредила Ляля.
Анна с благодарностью запоминала все, что рассказывала жена Иварсона. В этом новом мире ей было бы трудно без проводника.
На дальнем конце стола замер над своим чаем дирижер. Он вроде бы и слушал общие разговоры, но не участвовал в них, поглощенный собственными мыслями. Про него Ляля сообщила, что он руководил симфоническим оркестром Мосгоркино.