Пуанта
Шрифт:
— Поддела. Молодец.
Смакую. Мне давно не больно от того, что тогда произошло. Наверно, я его простила еще тогда, да и какой смысл копить обиды? Это только мне во вред, так что я предпочитаю над таким посмеяться и пойти дальше.
— Завтра приедет Эрик и Лив, а за ними Богдан и Эмма. Мы будем работать вчетвером, Эмма сидеть с Августом. Сообщаю тебе, чтобы ты это знал. Так же поступают «нормальные» родители?
— Мама хотела увидеться с Августом, — тоже улыбается, — Это возможно?
— Конечно. Она может приехать и провести с ним время.
— А забрать?
— С Эммой — конечно.
— Почему с Эммой? Ты
— Лучше, чтобы Август видел кого-то знакомого. Так будет меньше стресса для него.
Макс словно улавливает мою ложь, но предпочитает не копаться в ней, соглашаясь.
— Хорошо.
— Ты завтра приедешь?
— Я же уже обещал.
— Хорошо. Удачной дороги тогда.
— Спасибо…
Мне так отчетливо кажется, что он не хочет уходить, как отчетливо чувствуется — я не хочу, чтобы он уходил. Что со мной происходит? Где мой разум? Гордость? Память, наконец? Я не знаю. Наверно я оставила все это в Питере, а может на трассе, разделяющей нас, я правда не знаю, но так хочу попросить его остаться, что руки немеют.
Благо он сильнее. Макс отступает и слегка улыбается, кивая мне на прощание.
— Спокойной ночи, Амелия. До завтра.
— До завтра…
Я долго еще стою, прижавшись лбом к холодной двери, проклиная себя за слабость. Он ушел, а я умираю от тоски, как раньше, и вопрос, который я задавала ранее, снова возникает. Правда уже в ином ключе…
«Как мне самой справиться со слезами перед сном, когда мы уедем? Как справиться с тоской и сожалениями? Как перестать спрашивать себя: почему все так, а не иначе? Почему у нас ничего не вышло?»
Ответа у меня нет, и я уже даже не обещаю себе его найти, потому что знаю: раз за пять лет не смогла, и дальше потерплю фиаско.
***
Офис Макса действительно похож на улей. Когда я иду, отовсюду слышу это вечное, непрекращающееся жужжание, спешку, цейтноты. Сотрудники увлечены работой и, кажется, им это действительно нравится. Проходя мимо небольшого конференц-зала, слышу жаркий спор архитекторов, иду дальше, вижу увлеченного парня в очках, который трудится над макетом какого-то жилого комплекса, потом вижу дизайнеров. Одна, и я ее сразу узнаю, это девушка Лекса, делает презентацию для группы сотрудников, погружая их в работу, видимо, новой программы. И все это — завораживает в какой-то степени, но я опускаю глаза в пол и следую за девушкой дальше.
Она — что-то типа хостес, поэтому выглядит, как модель с обложки Vogue. У них тут вообще, если честно, корпоративный стиль и все такое. Строгие костюмы, каблуки, никакого вызывающего макияжа или бижутерий — все лаконично и спокойно. Дорого.
«Интересно, при его отце все также было?» — наверно да. Петр, как ни крути, был потрясающим бизнесменом, даже отец это признает.
Но вот что изменилось, я уверена — это интерьер. Думаю, что Макс и Лекс снесли все, что возможно было снести, чтобы изгнать дух отца и никогда о нем больше не вспоминать. И никто не вспоминает, если честно. За столько лет ни одна газета его не упомянула — для всего мира Петр Геннадьевич умер от сердечного приступа, и все, что от него осталось — «клочок» в газетенке среднего пошиба, что-то вроде некролога. Если бы не этот факт, я бы расценила сие, как особую форму казни — Damnatio memoriae[3][Damnatio memoriae (с лат. —
— Наверно, я слишком слаб, Амелия. Власть — она портит, извращает, и я не могу ей противостоять. Мне больше нравится отстранённость. Так, по крайней мере, я могу быть собой, а не тем человеком, который даже мне не нравится.
— Но вы здесь, как в клетке…
— Разве? Я могу делать, что хочу, есть и гулять, когда хочу. Читать о своих сыновьях и дочерях, гордиться ими…видеть внука. Этого мне достаточно.
— Если бы вы с ними поговорили…
Он тихо смеется, мотая головой.
— Ох, Амелия, я сделал столько плохого им, что они никогда не захотят этого, и лучшее, что я могу — быть в клетке.
Грустно это как-то, если честно, видеть живое воплощение фразы «что имеем не храним, потерявши плачем…», но что поделать? Он прав. Вряд ли кто-то из семейства Александровских, готов будет его хотя бы выслушать, не то, чтобы простить, и я их не виню.
— Проходи давай! — шипит на меня моя провожатая, а я прихожу в себя от потока мыслей, слегка киваю.
Не заостряю внимания на пренебрежении в ее голосе — это лишь залог моего успеха, а не способ меня обидеть. Бросаю взгляд в гладкую, зеркальную поверхность шкафа с документами прямо перед входом, и усмехаюсь.
«О да, все именно так…»
На мне одета странного вида юбка. Длинная такая, вязаная, цвета детской неожиданности. К ней в ансамбль отлично вписалась блузка с воланами, а конечным штрихом являются туфли с тупым носом на толстом каблуке и плотные чулки.
Наряд мы, конечно, искали долго…
Три часа назад
— Господи, ты выглядишь просто нелепо! — Лив ржет так громко, что на нас обращают внимания все, включая глухую бабульку на входе, которая выбирает крышки.
Это последний магазин на рынке, куда мы зашли. Везде вещи более-менее приличные, а мне нужен комплект из разряда «прощай, молодость», вот поэтому я и стою сейчас у зеркала в юбке ниже колена, которая толще брезента раза в три-четыре, и водолазке с огромным зайцем, что нашла Лив.
— Это точно не подойдет! — цыкаю, кошусь на нее, — Нам нужно что-то…типо…блин, библиотекарского, стереотипного. В этом я похожа на умалишенную.
Лив заливается смехом еще громче, чем прежде, за что получает ощутимый толчок, но сама я не акцентирую на этом внимание. Иду уверенно к вешалке, на которой висят стайка странного вида блузок.
«Так-так-так, не то, нет, нет, о!» — достаю одну с крупными воланами и придирчиво осматриваю, — «Попробую ее…»
Подружка улыбается, получая мой средний палец «на закуску», от чего снова хихикает, но, благо, тихо, так что я спокойно задергиваю штору в примерочной.