Пуанта
Шрифт:
Отшатываюсь от него, на что получаю бархатный, тихий смех. Макс упирается ладонями в подлокотники моего кресла, приближается, и, когда его взгляд покрывается льдом, он снова говорит.
— Хочешь я расскажу тебе, что будет, если ты выберешь сложной путь? Сначала ты лишишься всего, а когда это произойдет, я заберу Августа. Ты вписала меня в его свидетельство, спасибо большое…
— Я пошла тебе на встречу, а ты…
Договорить я не могу. Макс резко хватает меня за горло, а взгляд его сразу же взрывается. Маска падает. Тот огонь, что все еще есть и всегда будет внутри него никуда не делся, а все то время, когда он сдерживался — это не признак того,
— Пошла на встречу?! — рычит, когда из меня вырывается тихий всхлип, а сама я цепляюсь за его ладонь, — Я должен был быть в этом сраном свидетельстве сразу, а не спустя почти пять лет его жизни!
Жесткий, сильный толчок возвращает меня обратно на мягкое сидение, и я тяжело дышу. Смотрю в пол, словно скованная, пока Макс плавно выпрямляется и, видимо, берет себя в руки. Судя по крайней мере по холодному тону, что следует дальше.
— Тест на отцовство и деньги, дорогая, творят чудеса. Ты можешь попытаться подать в суд, но, давай признаем правду, ты херовая мать.
Удар приходится точно в цель. Я теряю остатки запала, слезы снова срываются с глаз, но он лишь ухмыляется.
— Ты знала, что беременна, и поперлась в ночь на попутке с ублюдком, который чуть тебя не убил. Ты поставила под угрозу нашего сына, и я воспользуюсь этим, если потребуется. К тому же, твоя жизнь, особенно в глазах закона, дерьмо. По документам ты всего лишь помощник юриста с зарплатой в двадцать тысяч. Я же миллиардер с огромным, послужным списком «хороших дел». Думаешь, все эти пять лет я просто так провел? О нет, моя милая, я готовился. Когда твое семейство ворвалось в особняк Насти, я действительно не понимал с чем имел дело, но времена меняются. Мне потребовалось много лет, но сейчас я готов к войне, как никогда, и я начну ее, если кто-то посмеет встать между мной и моим сыном.
— И что будет дальше? Ты снова запрешь меня в квартире?
— У меня другие планы, малыш.
Вот теперь у меня нет сил даже на то, чтобы притвориться сильной. Я еле дышу, смотрю на него жалобно, как вылитый котенок, и буквально чувствую, что Макс наслаждается этим, а мой слабый голос приводит его почти в экстаз…
— Какие?…
Молча он запускает руку в карман, а потом кладет маленькую, синюю коробочку рядом с папкой.
— Открой.
Не хочу. Я не хочу ее открывать, у меня паническая атака сейчас точно случится, но я тянусь, словно и не сама вовсе, и пальцы не мои сжимают мягкую ткань, и не мои глаза видят то, что аккуратно лежит на ее дне.
— Что это? — одними губами выдыхаю, а ответ слышу уже у самого уха.
— Думаю, что ты знаешь.
Знаю, но не хочу в это верить, а когда поворачиваю голову и сталкиваюсь с ним взглядом так близко, хватаюсь за последнюю соломинку.
— Ты еще женат…
— Уже нет.
Макс приближается еще, касается моего носа своим, слегка нижней губой задевает мои губы и шепчет еще глубже.
— Выбирай. Папка или кольцо?
Это не кольцо, а булыжник на шею, который однажды точно меня прикончит, но на самом деле у меня нет выбора. Папка означает крушение не только моей жизни, а кольцо касается только меня. Я молчу, смотрю ему в глаза, потом на стол. Черт, эта чертова ядерная бомба толстенная, как «Война и мир», и что там есть еще? Я не думаю, что это конец, лишь верхушка айсберга, поэтому опускаю взгляд на коробочку в своих руках. Они трясутся. Я вижу, как во сне, что достаю этот булыжник и одеваю его, а будто и не я вовсе. Не со мной все это! Я ведь и не думала, что «то, что он задумал» будет настолько
— Хорошая девочка всегда делает правильный выбор.
Как змей искуситель, он шепчет мне на ухо, а потом поворачивает голову на себя и впивается в губы жестким, грубым поцелуем. Здесь он так меня уже целовал, и, наверно, будет так целовать всегда. Я четко вижу, что он меня ненавидит. Я видела это сразу, но отмахивалась, надеялась, что это пройдет, что это просто злость, и мне даже показалось, что так и есть. За эти две недели, что я здесь провела, мне действительно казалось, что наши отношения идут «на поправку», но…это просто очередная игра, а я в очередной раз жертвенный материал.
— Закрепим сделку, — рычит мне в губы, резко поднимая на ноги, — Повернись.
Делаю это на автомате, не совсем понимая, что последует дальше, но когда чувствую, как он задирает юбку, ловлю панику.
— Нет, я не хочу… — сдавленно шепчу, хватаясь за его запястья, но тут же получаю по рукам.
— Мне плевать. Поцелуем закрепляют, когда любят. Мы друг друга ненавидим, нам подойдет лишь один способ.
Жестким толчком оказываюсь на столе. Макс так грубо дергает юбку, что она царапает кожу, и я морщусь, затем слышу, как рвется мой «пухлый» костюм, а за ним и белье. Цепляюсь за стол, а через миг резко подаюсь вперед от боли, и на этот раз нет ничего приятного в том, что происходит. Это чистый акт возмездия и ненависти, которую я ощущаю теперь не только кожей, но и в себе.
Столько ненависти. В каждом его движении ярость, и мне больно. Я утыкаюсь лбом в стол, кусаю губы и молчу, пока слезы собираются в маленькие лужицы. Почему так? Ночью я этого не чувствовала, потому что этого не было, что сейчас изменилось? Хотя какая, собственно, разница? Все изменилось.
Заканчивается это быстро, что является единственным хорошим. Я стараюсь кое как привести себя в порядок, застегиваю блузку, поправляю юбку, Макс стоит в стороне у окна. Мы друг к другу не подходим больше, даже не смотрим, да и зачем? Это не начало романтической истории, а огромная, зияющая дыра. Ад, не меньше…
— Кольцо сними, — говорит холодно, — Пока об этом никто не будет знать. И никому ни слова о том, что происходит, поняла? Попытаешься снова меня объебать, я убью твоего отца. Так проще, чем все остальное, уж поверь, и единственное, почему я этого не сделал — он спас моего сына. Но не обманывайся…
— Я все поняла! — рычу, вытирая слезы ладонями, — Хватит говорить, закрой свой сраный рот!
Резко оборачивается на меня, но я не готова ответить на взгляд. Не знаю, буду ли вообще когда-нибудь на это готова…
— Богдан все поймет.
— Сделай так, чтобы не понял. Скажи, что я хочу свозить Августа в Италию. Он же там родился, как никак.
— Он родился не там.
Скрепит зубами.
— Значит, я родился там. Я хочу показать ему родину, ты согласилась. Работай головой, милая, или это слишком сложно? Тогда может мне использовать ее по-другому?
От мерзкого комментария идут мурашки, и я веду плечами, лишь на миг замирая, но снова принимаюсь за блузку, которую заправляю в чертову юбку. Мы снова молчим: он смотрит на меня, я чувствую это, и от этого дико тошнит. Я буквально срываю кольцо с пальца, отшвыриваю его на пол и разворачиваюсь к выходу — хочу сбежать. Еще чуть-чуть и я разрыдаюсь, взорвусь, знаю это. Хватаюсь за ручку и дергаю, но она не поддается, дергаю еще, снова ничего. Заперто. Выдыхаю. Мне говорить с ним так сложно, после того, что он сделал, а другого выбора снова нет, и я шепчу.