Пуанта
Шрифт:
— Где. Мой. Ребенок?!
Выделяю каждое слово, но непроизвольно. Это получается само собой, я ведь дышать не могу нормально. Мне так страшно, что даже пистолет подрагивает в руке.
«Я влипла по самые помидоры, твою мать…»
— Наш.
«Точно…»
Макс плавно поворачивается на меня и слегка наклоняет голову на бок, усмехаясь ядовито.
— Наш, ты хотела сказать. Или он мой, Елена?
В его глазах ненависть, которую я уже видела. В памяти тут же возникает обрывок нашего разговора:
«— …Моя специализация — уголовное право, вас же, как я понимаю, привело сюда что-то связанное
— Вы правильно поняли.»
Тогда я не обратила внимания на интонацию в голосе, которая стала тверже и гаже, опасней, а теперь пазлы складываются в единую картину, и что-то внутри так и орет: он знает, он знает, он знает. Он давно все знает…
Но я все равно пытаюсь.
— Мой сын к тебе отношения не имеет, больной ублюдок. Где он?! Где…
Раздается смешок Арая. Я резко реагирую, и тут же фиксирую его выражение лица, которое говорит: брось, ты серьезно? В это время Макс оказывается у стола. Я снова реагирую резко, перевожу на него дуло, но не успеваю ничего сказать — в меня летит белый лист А4. Он приземляется ровно по середине огромного кабинета, а выглядит, как брошенная собаке кость.
— Читай.
Мне это не нужно. Я знаю, что там. Знаю, черт бы меня побрал, но медленно иду, как под гипнозом, словно на аркане тяжелого, испепеляющего взгляда.
«Вероятность отцовства 99,9999 %»
Там и имя Августа, и его имя, и куча других букв. Глупая надежда на то, что это что-то иное рушится — конечно, зря я вообще цеплялась. Это действительно глупо полагать, что человек, у которого в руках столько денег, будет ждать положенное на такие тесты время. Вряд ли. Не удивлюсь, если у него есть своя собственная лаборатория, которая сделает все за полчаса, если того пожелает повелитель.
Поднимаю на него глаза, в которых застыли слезы.
— Где он?… — тихо спрашиваю, Макс же снова усмехается.
Ему нравится давить меня, я это чувствую. Он мстит и получает удовольствие. Да, вполне возможно заслуженно все это, но как же, черт возьми, жестоко.
— Так как мне тебя называть? — поднимает брови, присаживаясь на край стола, — Елена или…
Молчу. Шмыгаю носом, опускаю глаза на бумагу, снова, хотя мне и не нужно это, я итак знаю, что там написано и почему, а потом вдруг так сильно злюсь. Резко встаю и буквально подскакиваю к нему, упирая дуло в живот, рычу.
— Последний раз спрашиваю. Где. Мой. Ребенок. Не ответишь, клянусь, я тебя убью. Думаешь, что я играть приехала? Ты ошибаешься, твою мать.
— Попробуй только выстрелить, — тихо отвечает, правда и усом не ведет, — И ты никогда его не увидишь, сука.
Конечно он не парится и не боится — у него все козыри, и Макс это знает. Он правильно расставил все фигуры на шахматной доске, ведь как еще можно заставить женщину добровольно сложить оружие? Правильно. Шантажировать ее ребенком.
— Опусти пистолет. Последний раз предупреждаю, потому что если ты выпросишь еще один, я вызову охрану, которая тебя отсюда выкинет на хрен. Елена.
Вымышленное имя он выплевывает мне в лицо, царапая изнутри своим презрением. В этот момент я понимаю, что будь его воля, он с радостью меня убьет. Возможно даже, это и планирует сделать? Кто его знает? Я правда не уверена, судя по тому, как он на меня смотрит. И снова — я понимаю, что это заслужила, мне стыдно,
Медлю еще секунду, а потом перестаю с силой давить дулом ему в ребра. Опускаю глаза. Не могу выдержать этот взгляд и пячусь назад, как трусливая псина, даже вздрагиваю, когда слышу холодный приказ.
— Пушку на стол. Не в карман.
Стоит мне отпустить последнее свое оружие, как я опять окажусь в его руках — пути назад уже не будет. Я это понимаю. Черт, это так и есть, но у меня нет другого выхода, как много лет назад не было, так что я откладываю пистолет и слегка прикусываю губу. Макс смакует. Опять чувствую этот унизительный взгляд, которым он меня осматривает, а потом и вовсе разрушает до конца, кладя руку на подбородок, как раньше. Я было дергаюсь, но он тут же рывком возвращает, вбивает в свое тело, заставляет поднять глаза и смотреть на него.
— Так как мне тебя называть, а? — тихо, вкрадчиво шепчет, всматриваясь в мои глаза, — Елена или…
— Ты сам знаешь как.
— Я хочу, чтобы ты это сказала. В слух. Громко.
Молчу, тогда пальцы на моем лице сжимаются сильнее, до боли, от которой я морщусь и снова пытаюсь оттолкнуться, уперев ладони ему в плечи.
— Мне больно!
— Говори, сука. Немедленно.
— Амелия, понятно?! Да, это я! А теперь отпусти меня, черт возьми, ты оставишь мне синяки!
— И что? — усмехается, не расслабляя пальцы, зато зажигая огонь ненависти в своих глазах еще больше, — Папочка не оценит?
Хочется плюнуть ему в рожу, но я держусь. Смотрю на него гневно в ответ, молчу — что мне на это ответить? Глупая провокация. А может ему и не надо это? Или может он оставит все эти подколы на потом, ведь принимает мое молчание, но заводит другую игру, проводя пальцами по моей щеке, от чего я снова дергаюсь.
— Тш-ш-ш, спокойно, дорогая. Знаешь? Ты красиво говоришь, складно, может ты снова мне врешь, а?
— Что за бред?! Ты…
— Хочу проверить.
С этими словами он перекладывает пятерню мне на затылок, сжимает волосы и неожиданно дергает снова, так, что я оказываюсь слишком близко, чтобы чувствовать все. А потом еще и свыше нормы, когда его губы примыкают ко мне в жестком, даже жестоком, и грубом поцелуе.
Это действительно больно. Нежность? Ха. О чем мы говорим? Очередной способ меня наказать — сделать мне больно. Он прикусывает нижнюю губу так, что я чувствую привкус крови, сам сжимает волосы с такой силой, что я пищу. Но не отвечаю — его это бесит. Когда Макс отстраняется от меня, я вижу, что это его чертовски бесит, но он теперь отлично себя контролирует, усмехается.
— Да, это точно ты.
Толчок сильный, но, наверно, все же слабый, ведь если бы он захотел меня толкнуть по-настоящему сильно, я бы не ограничилась парой шагов назад и ударом задницей о тот самый стеклянный стол. Нет. Это было бы натуральное падение с разбитыми коленками, как было когда-то в далеком прошлом — сейчас это скорее очередной жест презрения. Макс добавляет к нему небрежное потирание рук друг о друга и выражение лица «фу, чего я только что касался?!», как будто я — самое мерзкое, это самое «чего». Неприятно, глубоко обидно, но я проглатываю и это, тяжело дыша и уставившись в пол. Собираюсь, отбрасываю в сторону другие чувства, потому что цепляюсь за одно единственно важное…