Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности
Шрифт:
В концептуалистской писательской особи уживаются богослов-тусовщик, сентиментальный интриган-литературовед, герой пропащего века, которые ведут себя по принципу «Человек любопытствует – Бог потакает». Этот совокупный персонаж берет на себя роль брачного маклера между истиной и читателем, пускается в головокружительные сопоставления Пушкина, божественного провидения и физических законов. Результат подобных операций весьма традиционен – побеждает уже знакомый материализм, приправленный мистическими рассуждениями о непознаваемости сущего. Писатель намекает, что правда мира открылась только ему, при этом для него вера в Санта-Клауса куда более искренна, чем в Бога, так как Санта является каждый год.
На карте современной культуры присутствуют
В общем виде – при обилии полифонических вкусов и основательной закладке ингредиентов – предлагаемая духовная пища остается совсем несъедобной. При всех очевидных различиях тенденций классическая культура и Бог – что-то среднее между идиллическими Татьяной Лариной и пейзажами с церквушками. Сервировка проблем не обходится без проекта-симулякра будущего. Апокалипсис становится едва ли не главной темой культуры. Апокалипсис для современной литературы – вопрос стилеобразующий, почти идеологический.
Ведущие тенденции проводятся жанрами мистерии и фэнтези: мрачные настроения, экспертиза ведовства, одухотворенные любовью к готике, удачно ложатся на мистические предощущения и чудесно рифмуются со знаками реальности. Туманный и произвольный характер многих посылов не смущает авторов, которые, вооружившись прикладной логикой, выстраивают сумрачные декорации и задорно пророчествуют о беспросветном.
Ожидаемая церемония апокалипсиса, по замыслу разработчиков- традиционалистов, призвана восстановить преемственность пророчеств классической культуры, которая красочно нарисовала грядущее торжество возмездия. Русская культура всегда умело поэтизировала разрушение и симпатизировала символам опустошения. Касаясь причин предстоящего возмездия, писатели стараются избежать двусмысленных комментариев. Да и зачем, ежели заведомо известны все без исключения причины: бездуховность, общество потребления, цивилизация.
Следуя традициям Достоевского и Толстого, доказавшим всему миру, что только Россия имеет эксклюзивное право на обладание загадочной русской душой, способной делать фундаментальные и оригинальные пророчества, традиционалисты неуемно предсказывают близкий апокалипсис, предчувствуют тотальную катастрофу, которая вот-вот постучится в двери. Современные писатели, вослед традиции, активно подготавливают обреченную цивилизацию к новым, еще невиданным катастрофам. Но как показывает исторический опыт России и Запада, все пророки как всегда не готовы не то что бы к апокалипсису, а даже к появлению очередного агитатора с театрально страшными мыслями.
В соответствии с мыслью, что Россия недоступна умопониманию, авторы либерально и гламурно-корпоративных текстов предсказывают ей соответствующий апокалипсис – отменный и безоговорочно оптимальный, безжалостный и бескомпромиссный, о котором приятно рассуждать под глумливые звуки блюза и суровые мелодии буги. Концептуалисты сопровождают тему апокалипсиса подробным инструктажем, оформляя его дизайнерскими метафорами. Для них апокалипсис – мудрость, наивная и популярная, даже домашняя, почти из отрывных календарей, ее следует принимать как данность – как снег, налоги и тотальную безграмотность оппонентов.
А человек застигнут врасплох
Краткий
Представители и апологеты разного рода корпоративных симулякров активно дискутируют в СМИ, решают проблемы Бога, культуры и человека, излагают равно убедительные концепции, предлагают уникально верные лекарства. Вопрос истинности остается нерешенным. Обилие выдвигаемых проектов, их очевидный масштаб приводит к искусственному дефициту приемлемых и действенных концепций и, соответственно, к потребительской панике на рынке удовлетворительных идей. Обыватель-человек, о котором так пекутся продюсеры корпоративных концепций, оставлен один на один с ужасающей и родной реальностью, той самой реальностью, которой безразличен Пушкин, Толстой, Достоевский, консерваторы, гламуристы, концептуалисты. Сам человек оставлен, он брошен в неопределенность. На помощь могла бы прийти официальная пропаганда, но ее идеи не стыкуются с реальностью и поэтому расшатывают социальную психику. Разрыв между «картинкой» телевизора и бытом выбивает почву из-под ног людей, ориентированных на культуру, и порождает неосознанное, но перманентное раздражение.
Обнаружилась очевидная истина. Слишком долго классическая культура предлагалась ее проводниками в качестве единственного источника истины, слишком много было ею обещано – третьеримскость, имперскость, державность, общинность – слишком ничтожным оказался результат почти воинской верности устаревшему мифу: человека поставили часовым у врат великой культуры и забыли сменить даже тогда, когда культуру растащили по корпоративным квартирам. Ожидание человека сменяется внутренним раздражением, которое затем неминуемо переходит в апатию. Названный натюрморт – ожидания и раздражения – в обществе не редкость, но лишь в России, чье бытие подпитывается вопиющей недобросовестностью государства к человеку, он приобретает столь жестокие и неосознаваемые формы.
Человек застигнут врасплох, он с ужасом понимает, что когда повсюду хаос, то никто не в силах ни на что влиять. От культуры каждый вправе потребовать доступный пониманию портрет реальности или убедительные инструменты мышления. Но культура, как и обязана, запертая в книгах, безмолвствует. Самой реальности оказывается или слишком мало, или слишком много. В том и другом случае она вытесняется сильнодействующими иллюзиями, нереальностью самого искусства, от которого человек тщетно ожидает ответа. Родиться и жить среди хаоса – значит не иметь возможности укрепиться в чем-то сущем. Оказывается намного легче рассуждать о конце гуманизма, смерти субъекта, закате метаповествований, исчезновении референта и прочих карикатурных по отношению к существованию обывателя вещах, наряженных в постмодернистскую иронию, чем наметить хоть какой-то приемлемый для человека проект жизни. Человек в итоге лишается багажа привычного духовного имущества. И тогда он начинает действовать не по нотам культуры, а по слуху – на свой страх и риск.
Реальность предлагает неожиданную подсказку, проливающую свет на парадоксализм современного отечественного сознания, более того, на эпмирическое преодоление проблем, которые страстно дебатируются в философских книжках. «Икона – да, ремень безопасности – нет» – эта фраза стала популярной летом 2007 года благодаря остроумному эксперименту, устроенному журналом «Esquire», опытным путем была доказана «высокая духовность» водителей. Более двух третей водителей, остановленных журналистами, не были пристегнуты ремнями безопасности, но в салоне каждой машины имелась икона. Возможны самые разнообразные комментарии, но ни один из них не имеет ничего общего со страстной дискуссией о Боге, культуре и человеке.