Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности
Шрифт:
В соответствии с данной посылкой формируются и новые технологии, с помощью которых осуществляется утопия гламурной культуры: из деталей, уворованных из классики, собрать брендовый текст, изобразить не реальность, а ее гламурный субститут, выпустить не книжку, а издательскую бомбу. Коммерческая смекалка писателей заслуживает почтительного ужаса. Бесконечны серии текстов о трудовых буднях бледного менеджера – жертвы непосильной жажды гламурной жизни, об отчаянии богатой красавицы, томящейся в хорошо обставленном одиночестве. Маркетинговые приемы богаты: серийность, связь с мифологией, эксплуатация страхов, использование рекламных слоганов. Текст превращается во что-то среднее между бизнес-планом, бизнес-ланчем и рекламным проспектом.
«Мы верим
Бог в традиционном патриархальном виде и классическая культура совсем неудобны курьерам гламурно-корпоративных истин, списывающих рецепты рекламных идей с западных демократий. Знакомая новость о гибели национального характера обычно подается под привычным бешамелем: «Ах, эти русские мальчики Достоевского!» Русский Бог видится категоричным, жестоким в качестве куратора реальности, в саму структуру которой заложены допущения и компромиссы. Его имя списывается не со своих банкнот.
Для писателей, трудящихся на ниве концепции God как Всевышний Менеджер, предпочтительным становится создание толерантного и актуального дублера Бога. На роль дублера назначаются институты демократии. Архаичная купеческая «пудовая свечка» отступных помещается в музей курьезов. Образ новой веры основан на мысли об обязательности следования предписаниям рынка = God’а = Всевышнего Менеджера, курирующего корпоративную демократию. Идея подобного страховочного дублера, выступающего в зависимости от необходимости синонимом то рынка, то демократии, несомненно, обогатила философскую и эмоциональную палитру социума.
Герой «Generation П», рекламный креатор Вавилен Татарский, под влиянием психоделиков создает рекламу для Господа Бога. Ролик рассчитан на богатых: «Длинный белый лимузин на фоне храма Христа Спасителя. Его задняя дверца открыта, и из нее бьет свет. Крупные планы: сандалия, почти касающаяся асфальта, и рука, лежащая на ручке двери. Лика не видим. Только свет, машина, рука и нога. Слоган: „Христос Спаситель. Солидный Господь для солидных господ“».
Сведение сакрального материала к рекламно-камерным объемам подразумевает установление добрососедских договорных отношений: человек с удовольствием пользуется банкнотой, утверждающий «In God We Trust», а за это God позволяет человеку импровизировать, манипулировать не только миром, но и Самим Собой.
Языческое гламурно-корпоративное заклинание «Мы верим в God’а» осуществляется в эстетике осмотрительной деловитости: «Вера – не очень удачный бизнес для начала, но хороший бизнес для конца». Среднему менеджеру невыгодно с начала своей карьеры впадать в религиозный экстаз – просто он должен всею душою любить свою корпорацию. Потому что корпорация – это отделение Всевышнего Менеджера.
При этом возникает парадокс. Культура гламурно-корпоративного симулякра – противница «тоталитарного» и традиционалистского – активна в пользовании методологией и стилистикой марксизма. Как модель мироустройства она практически мало отлична от традиционалистской . Как по инструментам (манипулирование обманками), так и по методу: цель настойчиво продолжает оправдывать средства, демонстрируя толерантно мятущегося человека в рамках благопристойности корпоративного мышления. Смысл провокации, по В. Пелевину, не в вызове, а в нейтрализации конфликта между позицией умеренного ниспровергательства и истеблишментом: «…провокация в наше время стала главным принципом организации. Ждать, пока ростки нового сами пробьются сквозь асфальт, сегодня никто не будет, потому что по этому асфальту ездят серьезные люди. Ростки на спецтрассе никому не нужны. Свободолюбивые побеги, которые взломают все на своем пути, в наше время принято сажать в специально отведенных для этого точках. Менеджер этого процесса естественным образом становится провокатором, а провокация – менеджментом».
Ирония в том, что знаменитая ленинская формула, провозглашающая моральным все, что помогает достичь
Поболтаем на дискурсе молчания
Концептуалисты и сторонники дискурса молчания также работают со стратегиями симулякра. Дискурс молчания вовсе не означает обета немотствовать. Напротив, концепты Бог и культура как респектабельные темы подразумевают изысканное теоретизирование. С лицами естествоиспытателей, отрывающих у насекомого лапки, концептуалисты вдохновенно препарируют проблемы вечности. Без шпаргалки, скупо-изящные жесты, длинная гирлянда знаков-флагов. Дж. Барнс смеется над тем, как Паскаль выводится «к Соссюру через Лоренса Стерна; Руссо – Бодрийяру с остановками в Эдгаре По, маркизе де Саде, Джерри Льюисе, Декстере Гордоне, Бернаре Иноле и ранней Анн Сильвестр, далее везде; Леви-Строс – к Леви-Стросу».
Для данной разновидности художников-интеллектуалов, имеющих «черный пояс по онтологии», слово «верить» несет недобрый юридический оттенок, а идея Бога проектируется с помощью самых изощренных интеллектуальных технологий. Формулируя идею Бога, они спорят с традицией, экспериментируют, отказываются от привычных риторических фигур, с увлечением ломают язык; почти все релевантные факты истолковываются двояко, затем раскладываются на бинарные оппозиции и подвергаются дихотомическому анализу. Кульминация – торжество перцептивного кризиса. Далее – беседы на десерт о катастрофе концепций и стратегий.
В итоге рождаются философские всходы, не совсем дружные, совсем не ровные, но глаз не оторвать. От ужаса, от ощущения неразрешимости накопившихся к началу XXI века проблем. Сосредоточенность на решении вопроса «Бог – это самостоятельный дискурс или знакомый и исчерпанный философско-эстетический феномен?» приводит, как правило, к цитированию общей концепции кризиса современной культуры: классика умерла, язык истощен, означающие перестают работать; означаемые ускользают; при бесконечном количестве жанров почти все они утрачивают действенность; решить какую-либо проблему не представляется возможным и т. д.
Согласно многим концептуалистам, только неучи верят в Бога, Пушкина, Достоевского, Толстого и пишут ямбом, а умные делают актуальные жесты, литературные проекты, работают со стратегиями. Присутствие Бога в концептуальных произведениях не более чем декорация, прикрывающая другую декорацию, которая в свою очередь прячет симулякр. Но это еще не вся правда.
Правда и то, что декорации формируют пространство игры. В фильме А. Хичкока «Головокружение» есть такой эпизод: герой приходит в гости к своей бывшей подружке. В углу комнаты вертикально висит бюстгальтер. На недоуменный вопрос женщина отвечает, что бюстгальтер спроектирован по принципу консольного моста, и она доводит модель до серийного производства. Аналогия очевидна: Бог и классическая культура заменяются концептуалистским симулякром произвольных идей и вещей, а затем в любой случайный факт под прикрытием терминологического камуфляжа вчитываются первые попавшиеся идеи, намеренно оторванные от контекстов их бывшей прописки.
Интеллектуал-концептуалист активно использует заемный понятийный жаргон, игнорирует философскую фактуру материала, снимает противоречия между ортодоксальным и модным. Герой М. Паж, тот самый, который стал идиотом, признается: «Слово „интеллект“ сплошь и рядом означает способность красиво формулировать и убедительно преподносить полную ахинею, а ум человеческий настолько сбился с курса, что порой лучше быть дебилом, нежели записным интеллектуалом. Ум делает своего обладателя несчастным, одиноким и нищим, тогда как имитация ума приносит бессмертие, растиражированное на газетной бумаге, и восхищение публики, которая верит всему, что читает».