Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния

Веселовская Надежда

Света узнала, в какой кабинет зайти за карточкой, но там уже была какая-то женщина. Пришлось ждать на скамеечке у двери. В этом отсеке коридора стояла тишина, так как врачи здесь не принимали, поэтому мамаш с детьми не было. От нечего делать Света стала прислушиваться к тому, что говорят в кабинете: мамаша просила завести ее сыну медицинскую карту.

— Вы из роддома? — спрашивала сестра.

— Не-ет, что вы, мальчику уже шестой год.

— А где раньше жили? Почему нет обменной карточки?

Света случайно выронила номерок от гардероба, который вертела в руках. Скучно ждать, а там, по всему видно, дело еще не скоро решится. Может, попросить, чтобы ей выдали карту

прямо сейчас? Ведь это одна минута: взять, расписаться, и до свидания!

Но Света уже знала, что у взрослых везде проблемы. Войдешь в кабинет, тебя же и обругают — чего лезешь без очереди. Вдруг дверь открылась, и бывшая в кабинете мамаша проследовала на выход. Какое счастье, что можно больше не ждать!

Однако через секунду она так и застыла на месте. Прямо против нее, только что перешагнув порог, стояла та самая девка, которая собиралась убить отца! Нет, Света не перепутала: те же широко расставленные глаза навыкате, те же разлетающиеся брови, тот же короткий нос и словно распухшие губы... И даже куртка та самая, синяя с белым мехом... Только патлы вдоль пухлых щек не висят, сколола на затылке...

Свете стало по-настоящему страшно: чего она смотрит на нее так? Даже ноги стали ватными и не могли сдвинуться с места. А девка вдруг взяла ее за плечо и повела-потащила в сторону, к скамейке — наверно, прирезать решила... то отца, то ее... Господи, как страшно!

— Слушай, девуля, — вдруг тихим и чуть с хрипотцой голосом зашептала она Свете. — Я давно тебя встретить хотела, тебе сказать... Ты ведь дочь врача Игоря Сергеевича?

Все еще парализованная Света кивнула. Вроде эта девка говорила с ней по-хорошему, во всяком случае убивать не собиралась...

— Слушай, чего скажу... Ты своего шефа, ну, в фирме, близко не подпускай... Пусть там зарплата и всякое-такое, престиж среди людей... Он у тебя больше отберет, поняла? Больше отберет, чем даст!

Света кивнула, хотя ничего не поняла — все-таки страшно видеть так близко, лицом к лицу, сумасшедших. Какой там шеф, какая фирма? Она школьница, ходит в девятый класс...

— Постой, — вдруг сказала эта ненормальная, словно спохватившись. — Ты ведь не поняла ничего, да? Тебе сколько лет?

— Пятнадцать, — помертвелыми губами прошептала Света, прибавив к своему возрасту две недели и три дня.

— А зовут тебя как?.. Светлана?.. Так вот, Света, не думай, что я сумасшедшая. Просто так получилось... Знаешь, мне один сон все время снится: как будто я — это ты. И вот ты приходишь на работу, и тебя нанимает мой шеф. А я знаю, что для тебя, то есть для меня, это плохо кончится. Я хочу тебя предупредить, а ты не слушаешь!

— Мама! — раздался вдруг звонкий крик, и из-за угла коридора выбежал подвижный черноволосый мальчишка с большими карими глазами. Ненормальная девка с ходу поймала его за руку, рассмеялась — и тут стало видно, что никакая она не ненормальная, хоть и наплела тут невесть что! Теперь видно — самая обычная мамаша, смеется, не зная чему... от радости, что ее ребенок не потерялся?

— Это мой сын Садик! Ты видишь, я оставила его ждать возле стенда с игрушками, а он прибежал ко мне. Ему уже почти шесть лет, а выглядит он на все восемь! Ты не находишь? Ну ладно, будь здорова и не забудь, о чем я тебе сказала!

Она повернулась вместе со своим Садиком — что за имя такое? — повела его по коридору, а потом обернулась и помахала Свете. Вернее, оба они помахали, ведь ладошка Садика была зажата в ее руке.

27

После того как я почитала «Житие преподобной Евдокии-Евфросинии», мне стало не то чтобы веселей, но спокойней. Пусть в жизни многое не так, как хотелось бы — человек должен

не сетовать и унывать, а просто делать то, что в данном случае лучше. Вот как сама Евдокия-Евфросиния: даже на чумной год пускала в Кремль грязную, оборванную толпу, хотя опасность заразиться была, на мой взгляд, очень даже реальной. Наши бомжи куда безопаснее. Я решила, что больше не стану их прогонять, а просто каждое утро, убрав двор и лестницы, буду еще мыть в придачу чердак. Конечно, спасибо, что не чума или оспа, но и туберкулез нам тоже не ко двору. А чтобы уменьшить угрозу пожара, надо просто выбрасывать все натащенные ими бумаги, пенопласт, картон, тряпки, на которых они обычно спят. Тут уж ничего не поделаешь, придется бомжам каждый раз стелить себе новую постель. А больше на чердаке и гореть нечему.

Сложней мне было внутренне смириться с тем, что не звонит Леонид Сергеевич. Конечно, я сама не пришла на назначенную встречу, но ведь мало ли что могло случиться! В конце концов, школа моделей нужна мне гораздо больше, чем ему... точнее, ему она вообще не нужна.

Пока я так думала, шаркая во дворе метлой, мимо пробежал Валькин Садик, а через пару секунд показалась и она сама. Вот уже несколько дней мою подружку было не узнать, настолько она преобразилась. Красавица — раз, самая счастливая — два. Если бы у нас бывали конкурсы счастья, Валька наверняка заняла бы первое место. Как и на конкурсе красоты. Теперь в ней, во всей ее фигуре сквозит какая-то приятная материнская важность, походка у ней плавная, лицо сияет. Глядя на нее, сразу вспоминаешь давнее, что мы учили когда-то с Иларией Павловной: «А сама-то величава, Выступает, будто пава; Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит...» Месяца и звезды, конечно, не было, но зато в Валькиных глазах отражалось солнце: черноволосый, живой, как ртуть, Садик. Очень интересно было наблюдать их вдвоем: сын совсем не похож на мать, и в то же время видно, что они именно мать и сын.

— А чего ты не здороваешься с тетей Мальвиной? — протяжно, как она стала теперь говорить, спросила Валька.

— Здрасьте, тетя Мальвина! — выпалил малыш и оглянулся на мать: правильно ли он сказал?

— Здравствуй, Садик! Вы что, гуляли?

— Мы были в поликлинике. Надо карточку заводить, — рассмеялась от счастья Валька. — Ведь теперь мы тут прописаны и будем лечиться по месту жительства. Ты помнишь нашу детскую поликлинику, Мальвинка?

— Еще бы не помнить! Я желаю тебе, Валька, всего-всего... А скажи, как здоровье бабы Тоси?

На Валькино лицо набежала тень — это была единственная тучка, омрачающая последнее время ее ясный день. Бабка, конечно, страшно обрадовалась Садику, и это на какое-то время дало ей новые силы. Но ведь восемьдесят девять лет не шутка. При том что она уже месяц лежала, не вставая, надолго рассчитывать не приходилось.

— Бабка плохо. Лежит, лежит, потом вдруг вроде задремлет и начнет во сне бормотать: «Аш-два, аш-четыре, квадрат поражения! Начинаю наводку!», и еще что-то такое, с войны...

Я даже не знала, что сказать. Мне вдруг так удивительно показалось, что знакомая с детства баба Тося, оказывается, несет в себе частичку того времени, о котором мы только слышали и в книжках читали. Я, конечно, и раньше об этом знала, но все равно... Неужели сейчас в Валькиной квартире взаправду звучит тогдашнее «квадрат поражения», «даю наводку» и прочее?..

Между тем Валькин подвижный Садик давно уже соскучился стоять возле нас и побежал на качели, потом подтянулся на низеньком турнике, сиганул в песочницу и раза три обежал вокруг горки. Он наследовал наше с Валькой детство, как и мой ребенок когда-нибудь будет его наследовать...