Путь к океану (сборник)
Шрифт:
– Дай тебе бог! – еще раз крикнул он вслед сбегающему вниз есаулу.
Через несколько минут крытый возок мчался по ухабистым улицам Иркутска к заставе.
Мимо возка проносились берега Лены. То могучие скалы, то ущелья и долины, лесистые, занесенные снегом. Есаул и Васька дремали, закутанные в меха, одетые по-якутски – в унтах, в оленьих парках, теплых кухлянках.
– Эй, давай, давай ходу! – кричал иногда Мартынов.
Но лошади и так неслись во весь опор. День и ночь, останавливаясь только для перепряжки, мчался крытый возок. За те двадцать минут – полчаса, что продолжалась
В Якутске впервые за много дней есаул и его верный спутник ночевали в теплом помещении и спали в постелях. Здесь пришлось пробыть почти двое суток, чтобы снарядить караван дальше, до Охотска. Восемь собачьих упряжек везли вещи и продовольствие. Три якута и три казака служили конвоем и проводниками.
Еще затемно тронулся караван. Город еще спал, и пустые улицы огласились лаем собак, несущихся во всю прыть, и скрипом полозьев. Весь короткий зимний день путники быстро двигались по хорошо накатанной узкой дороге. Перед самыми сумерками немного в стороне от тракта завиднелись три якутские юрты, курившиеся белыми дымками на черном фоне леса. Передовой каюр стал сворачивать к ним.
– Стой, стой, куда? – закричал Мартынов, шедший со второй нартой.
– Ночевать, тайон[86], – отвечал якут.
– Не годится. Собаки еще не притомились, едем дальше.
– Дальше всю ночь иди, еще полдня иди, юрта нету. Ночевать нету.
– В лесу заночуем. Сворачивай обратно, живо!
– Твоя благородия в лесу ночевал, замерзал, моя отвечать будет.
– Ничего, сам, смотри, не замерзни. Сворачивай давай!
– Мой привычный люди. Целый день ходи, полночи ходи, собачка подыхать будет. До Охотска не дойдет будет.
Но Мартынов не хуже каюра знал предел выносливости якутских лаек. Надежды якута на ночевку в тепле не оправдались. Нарты свернули на прежнюю дорогу и по синеющему в сумерках снегу, звонкому от мороза, понеслись дальше. Каюр вымещал свое неудовольствие на собаках, неистово гоня их вперед. Уже в полной темноте Мартынов решил сделать привал. Якуты кормили собак, в то время как казаки и Васька таскали дрова для костров, а сам есаул, не любивший сидеть сложа руки, натягивал полотнище палатки для защиты от ветра, чуть заметно тянувшего по долине.
Задолго до света Мартынов поднял людей, велел Ваське плотно накормить людей и собак, из расчета на весь день. Путники тронулись дальше в полной темноте. Мороз к утру вовсе рассвирепел. Люди, застывшие за ночь, несмотря на жарко горевший костер, двигались с трудом.
Быстрота движения и короткие остановки на ночлег изматывали людей и животных. На пятый день якуты стали ворчать, и старший из них попробовал заикнуться о невозможности такой быстрой езды, но Мартынов страшно вспылил, и якуты притихли.
На одной из ночевок есаул, как всегда, разбудил Василия и приказал поднимать людей в путь. Денщик, гулко кашляя со сна, растирал застывшие ноги. Есаул спросил его:
–
– Все разломило, Платон Иванович. Отвык, жиром зарос. Цельный день бежать – не на печи лежать.
– В Охотск прибежишь, как волк поджарый, а?
– Ваше благородие, дозвольте спросить? – робко сказал Василий.
– Ну, говори, – отвечал есаул, подозрительно глянув в широкое лицо своего верного слуги
– Платон Иванович, мы силы не лишимся раньше время?
– Терпи, Васька! – хмуро ответил есаул, потом, помолчав, добавил: – Нам до Охотска нужно в сухое тело войти и получить привычку в дороге. До Охотска цветочки, после Охотска начнется настоящее дело. Там сырому человеку погибель. А сейчас мы обтерпимся, обвыкнемся, жиры свои подсушим, потом в Охотске дня два отоспимся и, как птицы, долетим. Понял, дурья голова?
– Понял, Платон Иванович.
– Ну, коли так, ставь чайник на огонь и буди на род...
Собаки, которым доставалось больше всего, начали изнемогать. Уже нескольких пришлось оставить во встречных юртах; взятые взамен, не привыкнув еще к стае, плохо слушались и беспрестанно дрались.
Люди уставали все больше, и ночной сон на жестоком морозе плохо подкреплял их силы. А дорога становилась все труднее, – начались горы, знаменитые «семь хребтов» Охотского тракта. Дня за три до урочища Аллах-юнь одного из якутов пришлось оставить во встречной юрте. Он совершенно обессилел и обморозил себе лицо. На другой день самый молодой из казаков утром не смог подняться.
– Застыл совсем, ваше благородие. Ознобился, жизни решаюсь, – бормотал он в ответ на брань и угрозы Мартынова.
Пришлось разгрузить одну из нарт, груз спрятали в ветвях приметного дерева, а заболевшего казака, завернув в медвежью полость, служившую постелью Мартынову, положили на нарту и повезли до ближайшего жилья.
Путь становился все тяжелее. На опасном и трудном перевале Юдомский Крест не удалось сдержать одну нарту, и она свалилась с крутизны на дно ущелья. К счастью, на ней ничего не было, кроме собачьего корма. Якуты хотели достать хоть груз, но на это ушло бы целых полдня, и Мартынов, махнув рукой, велел трогать дальше. На восемнадцатый день измученные путники очутились в долине реки Охоты, а на двадцать первый день, еще засветло, караван, еле тащась, прибыл в Охотск.. Несколько домов в снежных сугробах, разбросанных на большом пространстве, церковь, амбары Русско-Американской компании и на отшибе – почернелый от времени палисад острога Охотского укрепления.
Начальник Охотского порта, высокий, худой старик, не выпускавший изо рта трубки, радушно встретил путников. У него и остановились есаул и его денщик, оба почерневшие и похудевшие. Немногочисленное население Охотска – офицеры, врач, священник, приказчики Русско-Американской компании – жаждало повидать и послушать человека, прибывшего с «воли», но начальник порта не принимал гостей, чтобы дать возможность путешественникам отдохнуть и отоспаться.
На другой день Мартынов стал деятельно готовиться к дальнейшему путешествию, а Василий по данному ему списку отбирал на складе Охотского порта продовольствие и снаряжение.