Путь к океану (сборник)

Тренев Виталий Константинович

– А ты крещеный ли? Сел тут.

– Ладно, не замай. Ешь, парень, на ложку, – добродушно сказал Петров.

Синицын тоже сел к этому же бачку. Наваристые щи так вкусно пахли, что робость Николки быстро прошла, и он с усердием принялся за дело, уплетая за обе щеки. Изредка, облизывая ложку, он погляды­вал на Синицына заискрившимися от удовольствия глазами. Теплое, доброе чувство шевельнулось в душе старого матроса. Он неуклюже погладил Николку по голове:

– Ешь, зверюшка! Эка шустрый!

В несколько дней батарея приняла обжитой, даже уютный вид. Пространство перед

орудиями было усы­пано песком и выложено галькой. Над орудиями, на совесть надраенными, устроены были легкие навесы. «Кубрик» (землянка) и палатка комендора имели на­стоящий флотский вид. На правом фланге батареи высился флагшток, и каждое утро после тщательной уборки «экипаж», как называл себя гарнизон бата­реи, выстраивался «на шканцах» для молитвы и тор­жественной церемонии подъема флага.

Все тридцать пять человек имели точно обозна­ченный круг обязанностей. Жизнь была расписана по минутам, как на корабле. Как-то само собой получи­лось, что Николка стал членом «экипажа». Он появ­лялся на батарее чуть ли не на заре и проводил там весь день. Веселый, разбитной, всегда готовый на по­мощь и услуги, он то помогал суровому Синицыну наводить лоск на орудие (комендор снисходительно допускал до этого таинства), то разводил коку огонь в очажке. А особенно угождал он тем, что часто до­ставлял в котел для приварка отборную рыбу. В рыб­ной ловле он был непревзойденным мастером.

Матросы привыкли к мальчонку, а Синицын при­вязался к нему со всей сдержанной силой суровой одинокой души. Стесняясь своей привязанности к мальчику, комендор относился к нему грубовато, с ласковой насмешливостью; избегая подлинного имени, он звал его обычно: «эй, ты» или «эй, шустрый», а в разговорах с третьими лицами называл калмычонком.

Постепенно Николка приобрел внешний вид, кото­рый не резал морского глаза. Старая матросская шапка, куртка и штаны, ушитые по росту, заменили жесткую, лоснящуюся от тюленьего и рыбьего жира повседневную его одежду.

Николка был счастлив. Его давней, недосягаемой мечтой было сделаться моряком, плавать на велико­лепных белокрылых кораблях, которые он видел толь­ко издали. Ему казалось, что теперь мечта его начи­нает осуществляться.

На батарее люди жили ожиданием боя. С просто­той, словно о чем-то самом обыкновенном, говорили они, что надо будет сделать, когда придет «он». Мич­ман и комендоры изучали позицию, делали пристрел­ку, расходуя, впрочем, незначительный боевой запас скупо.

Все это восхищало и занимало Николку. В душе его вырастала неприязнь к «нему», который должен был напасть на третью батарею, и он все сильнее при­вязывался к простодушным и добрым морякам, к бру­стверам и навесам родной батареи и особенно к сиво­му комендору с серьгой.

– Синицын, – сказал однажды мичман, – соби­райся. Через час пойдешь со мной в город, а оттуда на фрегат к начальнику артиллерии.

– Есть, ваше благородие! – отвечал Синицын и замялся, не уходя.

– Ты что хочешь сказать? – спросил офицер.

– Тут, ваше благородие, такое дело... калмычонок этот... – сказал комендор, отводя глаза в сторону.

– Ну?

– Да надоел, ваше благородие; на фрегате хотит

побывать. Настырный мальчишка, прямо сказать. Не иначе, придется согнать с батареи.

Мичман улыбнулся:

– Ладно, бери с собой питомца, пусть посмотрит.

Суровое лицо комендора просветлело.

– Повадился, чертенок... чисто беда... согнать его долой... – ворчал он, в то время как выражение его лица говорило о совсем иных чувствах.

Частная шлюпка доставила на фрегат мичмана, комендора и Николку, смотревшего на приближаю­щийся корабль восхищенным взглядом.

Когда мальчик, едва дыша от волнения, поднялся по трапу и ступил на палубу, расчерченную темными полосками смолы между узкими, выскобленными до белизны досками, и увидел все сложное могучее сна­ряжение большого парусного корабля, он оцепенел.

– Вот, господин лейтенант, – шутливо сказал мичман вахтенному офицеру, беря за плечо Никол­ку, – сей любознательный монголец прельщен мор­скою службою и жаждет осмотреть военное судно.

Лейтенант посмотрел на «любознательного монгольца», улыбнулся и разрешил.

– Баловство-с, ваше благородие... Что ж ты мол­чишь? Кланяйся их благородию, – сказал Синицын.

Он провел Николку по кораблю, делая вид, что ходит только по своему делу, и давал объяснения от­рывистым, недовольным тоном.

Так он показал мальчику почти все судно и даже слазил с ним на марс.

Эта экскурсия еще больше усилила любовь Николки к морскому делу.

В Петропавловск прибыло подкрепление – транс­порт «Двина» из Охотска, привезший сибирский ли­нейный полубатальон. Гарнизон увеличился на три­ста пятьдесят человек: теперь в нем было восемьсот семьдесят девять солдат и матросов и сорок два офи­цера. Половину этого количества составляла артиллерийская прислуга.

Восемнадцатого августа большая парусная эскадра и пароход вошли в Авачинскую губу. Корабли ста­ли на якоря далеко за пределом досягаемости пушечного выстрела. Это был неприятель – англо-француз­ская эскадра.

Все семь батарей оборонительной линии и «Авро­ра» с «Двиной» были приведены в боевую готовность.

День прошел тревожно, но неприятель вел себя тихо, не делая попыток к нападению.

Женщин и детей спешно вывозили из города в се­ло Авачу, за двенадцать верст от моря.

Гарнизон третьей батареи весь был на бруствере, вглядываясь в неприятельские суда, темневшие во мгле пасмурного дня, далеко, почти у противополож­ного берега рейда.

– Дядя, теперь она стрелять будет или ты?

Синицын молча посмотрел в взволнованное лицо Николки.

– Вот что, шустрый, – сказал он необычно мяг­ко, – иди-ка ты до мамки.

Николка, насупясь, опустил голову.

– Слышишь ты? Команду сполнять надо!

– Не пойду! – тихо и упрямо сказал Николка

– Ухи надеру!

Синицын вывел мальчика на тропинку за батарею и, порывшись в карманах, достал пятак.

– Иди, пряников себе купишь. Иди, а то господи­ну мичману скажу!

Николка медленно и неохотно пошел по тропинке вниз. Через час мичман, проходивший по батарее, на­ткнулся на Николку, с усилием тащившего охапку хвороста для кока.