Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы
Шрифт:
Январские улицы, склизкие, предательски блестящие льдом, были похожи на медуз. Кажущийся в свете фонарей желтым снег летел с неба. Скоро лед покроется этой сахарной пудрой и станет еще больше угрожать прохожим. Правда, в четыре утра прохожих, кроме меня, нет, значит, и бояться некому.
Больница встретила привычно – пахнуло духотой. Здесь я почувствовала себя дома. Среди болезней в безопасности.
Медсестра полушепотом, боясь разбудить пациента, сообщила, что все в норме, включая анализы и необходимые показатели.
Больной был бледен, но кожа, слегка розовая, похожая на лепестки белых
Я кивнула.
– Отлично. Можно быть спокойными за него.
Но я с трудом успокаивалась: комок в горле оттаивал только сейчас, когда я увидела пациента, улыбающуюся утомленную сестру, когда меня обступили обыденные заботы привычного мне мира больницы.
Я не захотела ехать домой. Все остальные пациенты – я совершила короткий обход – спали и были в полном порядке. Можно было быть спокойными, как только может быть спокоен врач. Больничное кафе тоже встречало запахом английской школы, и все же здесь было лучше, чем дома. Я заказала кофе и стала думать о дочери.
Через полчаса я услышала приближающиеся шаги – это сестра быстро проходила через двери-вертушку. Она не ожидала увидеть меня здесь и сбавила шаг. А потом и вовсе остановилась. И пошла ко мне.
Я знала. Я знала этот шаг и это выражение лица, когда врачебный персонал уведомляет родных о смерти пациента. Я навсегда запомнила скол на чашке, и полустертую букву «Б», и аромат невыпитого кофе.
Идя по больничным коридорам, я спиной чувствовала сочувствующие взгляды сестер на постах и слышала несмолкаемое журчание взволнованной сестры:
– …был при себе паспорт… дорогу притрусило снегом, машину занесло… полиция сообщила, что вы в больнице… Мгновенная смерть.
Каталка, где лежал Фрэнк, находилась будто в безвоздушном пространстве. На улице была машина «Скорой помощи», привезшая его. Из двойных дверей тянуло холодом и был виден свет мигалки, алый, как артериальная кровь. Он то вспыхивал, то снова угасал, пульсируя.
Тело Фрэнка было уже холодным, но все еще податливым – я коснулась его. Он был как живой. Я смотрела, пытаясь понять свои ощущения, и в то же время чувствовала, что привычно отмечаю признаки смерти, не переставая и в горе быть врачом, выполняя знакомые служебные обязанности. Простыня закрывала тело, поэтому ранений не было видно, голова и лицо не были повреждены. Но на загорелой шее жилка не билась – пульса не было.
Я провела по его груди. Он не дышал, но я глядела на него так, будто он мог взволноваться от моего взгляда, открыть глаза и обнять меня. Отметила, что он был красив – я давно не всматривалась. Морщины не портили его, хоть и были горькими; среди них были новые, появившиеся от перенесенного разговора. Нашего последнего разговора. Привлекательная линия рта не была затушевана ими. Нос был ровным и не портил профиля. Фрэнк был красив, неудивительно, что студентки обращали на него внимание. Здесь было на что посмотреть – мужественная красота, которую не смогло убить время. Даже смерть.
Я не двигалась. Сирена еще одной кареты «Скорой» пела по ком-то свою страшную мелодию. Наверное, опять несчастный случай: полицейские трещали рациями, скрипела тележка с пострадавшим, жужжала флуоресцентная лампа.
Я
В мигающем свете Фрэнк, неподвижный, мертвый, был бело-красным. Красно-белым. Бело-красным. Я отвернулась.
– Фрэнк… дорогой… – я не могла согреть воздух дыханием, он был холодным, как и Фрэнк теперь. – Если ты меня слышишь, если ты здесь… я… любила тебя, слышишь? Пусть недолго, но любила. Все-таки любила.
Коридор был полон людей, но я не замечала их, пока один из них не приблизился ко мне. Это был Джо. Он был встревожен. На зеленом халате были пятна крови, на груди, да и на очках тоже – прямо от операционного стола.
– Клэр, бог ты мой!
Меня затрясло. Он назвал меня Клэр, хотя все это время – десять лет, сколько я его знала, – называл только Джейн. Или леди Джейн, иронически.
Значит, все по-настоящему, если он назвал меня так. Он взял меня за руку – к бело-красному присоединился черный. Моя рука казалась мертвенно-белой, потом снова ярко-красной, цвета алой артериальной крови. В мигающем свете и холодном воздухе Джо был реален и вселял надежную уверенность, не давая мне пропасть. Я уткнулась ему в плечо и зарыдала. Впервые я плакала о Фрэнке и – по Фрэнку.
На Фэйри-стрит было душно. За окном, к которому я прижалась, был мягкий вечер сентября, голубой, стрекочущий сверчками, плещущий водой из брызгалок на траве, шумящий листьями деревьев. А я вспоминала другие цвета – черный и белый, зиму, ту январскую стужу, черный лед, покрытый невесомой белой снежной порошей, на котором поскользнулся Фрэнк, белые простыни, на которых он лежал потом, мертвенно-белое солнце, встающее в немом ледяном молчании…
И красный, алый, багровый свет мигалки кареты «Скорой», заливающий холодный воздух, клубящийся в нем, растворяющий все в себе. Мои глаза снова наполнились слезами, как и тогда.
Сейчас уже не было так больно, но я так же чувствовала бессилие что-либо изменить. Сейчас не было так невыносимо горько, скорее была светлая печаль. И все же я понимала, что расплатилась Фрэнком за свой выбор – по сути, мы с ним расстались еще на холмах Шотландии.
Я коснулась шелка покрывала. Оно струилось под подушку – подушку, когда-то принадлежащую Фрэнку.
– Прощай, Фрэнк.
Мы прощались в последний раз. Я больше не хотела оставаться в спальне и спустилась вниз.
Я постелила себе на диване, но толком не выспалась – и оттого, что было неудобно, и оттого, что в дверь позвонили. Пошла открывать как была, в ночной рубашке. Почтальон принес телеграмму.
Такие послания, приходящие по утрам, запечатанные в конвертики, желтые, как канарейки, действуют на организм так же, как и жирный утренний омлет с щедро нарезанным беконом, – инфарктообразующе. Я почувствовала холодок у сердца.
Почтальон, получив чаевые, ушел. Я отправилась в ванную комнату. Не лучшее место для чтения писем, но мне хотелось именно сюда. Конечно, телеграмма – это не бомба, под водой ее не обезвредишь, разве что смоешь буквы и размочишь бумагу, но я боялась.
Упершись спиной в кафель, я села на край ванны. Нужно было прочесть послание, и я дрожа вскрыла конверт.