Путешествие

Дыгат Станислав

— Прошу прощения у многоуважаемой синьоры и уважаемого синьора,— говорил он при этом.— С этим Витторино трудно сладить, но вообще он хороший парень. Он ни в чем не знает меры. Или безумствует так, что я боюсь, как бы он не развалил мое заведение, или вдруг садится и засыпает — тогда попробуй поговори с ним! Он сын моей дальней родственницы из Калабрии.

Хороший парень, но, к несчастью, ему захотелось изучать философию. Должно быть, в связи с этим он время от времени цепенеет. Решил, видите ли, улучшить мир. Прошу прощения, синьора.

Он исчез, и не прошло трех секунд, как с треском, шумом, звоном, а также с каким-то неопределенным торжествующим, несколько приглушенным возгласом он сунул под нос Генрику и Зите макароны, рыбу и еще бутылку вина, хотя они ее

и не просили.

Толстяк вернулся за стойку и замер там в прежней позе, как кукла в «Коппелии», после того как она виртуозно исполнила свой танец.

Зита набросилась на еду. Видимо, она была очень голодна. Генрик не успел съесть и несколько ложек, как она опустошила большую миску макарон с сыром, грудинкой и помидорами. Она залпом выпила стакан вина, Генрик выпил свой и снова налил из бутылки ей и себе. Зита осушила и этот стакан, отставила пустую тарелку из-под макарон и придвинула к себе рыбу. К еде у нее было деловое и серьезное отношение. Она, собственно, не ела, а принимала пищу. Как тюлень в зоологическом саду или грудной ребенок. Казалось, она забыла о Генрике и о перепалке, в которую еще минуту назад вкладывала столько страсти. Генрику расхотелось есть. Он отодвинул миску с макаронами, до которых едва дотронулся, придвинул тарелку с рыбой и стал лениво тыкать вилкой. Зита съела свою рыбу в таком же темпе, как макароны. Она снова залпом выпила стакан вина, поковыряла ногтем в зубах, причмокнула несколько раз языком, после чего закурила и в бессмысленной задумчивости, слегка скосив глаза, смотрела на дым, который старалась выпускать длинной полоской.

Внезапно она повернулась к Генрику, как будто вспомнила о его присутствии.

— Так что же? Что же в конце концов с этим Капри? — спросила она грубо и вызывающе.

— Капри как Капри. Благодарю!

— Вы сказали, что издеваются только глупцы и негодяи.

— Говорил. Но я не издеваюсь.

Генрик не издевался. Он сидел сонный, смиренный и безучастный. Ему хотелось вернуться к себе в отель и лечь спать. Зита налила ему вина, но сама больше не пила. Генрик сделал несколько глотков.

— Мне неприятно,— сказала Зита. Голос у нее был кроткий, даже нежный.—Мне так неприятно. Вы нехорошо ко мне относитесь. Несерьезно. Я действительно хотела узнать что-нибудь о Польше, а вы валяете дурака с этим Капри.

После стакана вина Генрик почувствовал приятное тепло и бодрость.

— Клянусь вам, — сказал он, — что о Капри я говорил совершенно серьезно.

— Но тогда что же это значит?

Генрик сел поудобнее и взял сигарету. Зита, выжидательно наблюдавшая за ним, поднесла ему огня. Он поблагодарил ее, потом потер рукой лицо.

— Когда-то, очень давно,— начал он,— я еще ходил тогда в школу, отец обещал, что на каникулы я поеду на Капри. Я мечтал об этом много месяцев, но вместо Капри в конце концов я поехал в маленький городок над Пилицей. Над рекой тишина и много зелени. Растут вербы и ивы. Над Пилицей все роднее и милее, чем на Капри, но я там все Время мечтал о Капри, а иногда, когда лежал на траве и смотрел в небо, представлял себе, что я на Капри. Порой я просыпался ночью и не мог заснуть, преследуемый мыслью, что мне нанесли страшную обиду и что я никогда ее не забуду. Там была девушка, в которую я влюбился. У нее были светлые косы, светло-голубые глаза и румяные щеки. Она работала в магазине и иногда ходила с портфелем по разбитой, грязной и мокрой улице. Но я представлял себе, что волосы у нее темные с рыжим отливом, вроде ваших, глаза черные и что ходит она по тропинке среди белых домов в садах, в которых дозревают лимоны, и несет на голове корзину, а руку держит на бедре. Я был влюблен в нее, но скрывал это, так как боялся, что она будет надо мной смеяться и тогда все рухнет и я не смогу больше мечтать о Капри. Потом было гулянье на открытом воздухе, и я решил, что на этом гулянье все ей скажу. Я пришел, а она стояла под деревом и, казалось, кого-то ждала. Она была в белой блузке, синей юбке, в туфлях на высоких каблуках, у нее было грустное лицо, а в волосах красный цветок. Я решил: «Она кого-то ждет, значит, все пропало»,— и ушел.

А уходя, подумал: «Моя любимая, моя любимая, если бы мы были на Капри, ах, если бы мы были на Капри, ты любила бы меня и ждала бы меня, а не кого-то другого». На следующий день я уехал в Варшаву, а через некоторое время она написала мне письмо, из которого я узнал, что она любила меня и что это меня она ждала тогда под деревом. Но было слишком поздно. А сейчас я здесь, и Капри в нескольких километрах от меня. Я могу сесть на пароход и через час быть там. Но не хочу. Я не мечтаю теперь о Капри, я мечтаю об ивах и вербах над Пилицей, о девушке с портфелем, со светлыми косами и голубыми глазами, которая идет по разбитой, грязной улице. Не хочу ехать на Капри, не хочу ходить по Капри только для того, чтобы тосковать по Бялобжегам над Пилицей и мечтать о гулянье с танцами на открытом воздухе, которое когда-то там состоялось и которое уже никогда не повторится. Вы хотели, чтобы я рассказал что-нибудь о Польше. Я рассказал. Вы поняли?

— Абсолютно ничего,— сказала Зита,— но это было очень красиво, и я теперь знаю, что вы не издевались надо мной. Вы действительно не поедете на Капри? Там так чудесно.

— Не поеду. Именно потому, что там так чудесно.

— А со мной?

— С вами я бы еще подумал.

После ужина Зита стала как-то серьезнее и печальнее. Она очень много выпила, почти целую бутылку, но не производила впечатление пьяной, хотя ее серьезность и печаль могли моментами показаться подозрительными, быть может, они были только искусственными тормозами растущего возбуждения.

— Кто вы такой и что здесь делаете? — спросила она вдруг с удивлением.

Генрик налил себе вина и выпил.

— Я кассир, который растратил деньги, чтобы провести один прекрасный день.

— Ну да! — она посмотрела на него подозрительно, но с интересом. — Вы что-то не похожи на такого. Я таких тоже знаю.

— Не похож? Что вообще значит внешность? Внешность — это сплошное надувательство.

Генрик подумал, что, наверно, слишком много выпил и начинает говорить что-то не то. Он не привык к вину, а это вино показалось ему особенно крепким.

Зита погрозила ему пальцем.

— Э, я вижу, вы меня обманываете. А в первую минуту я почти поверила.

— Не обманываю. Ничуть не обманываю. Во всяком случае это сравнение, которое ко мне подходит.

Зита помолчала минуту, потом сказала: — Оплати счет и пойдем ко мне.

— Нет,—сказал Генрик.

— Да ты не беспокойся. Если у тебя мало денег — ничего. Заплатишь в другой раз. Не важно.

Генрик только сейчас обратил внимание на костюм Зиты. На ней было облегающее клетчатое платье с большим вырезом, открывающим плечи, на шее черный шелковый платок, ее темные волосы спадали на лоб редкой челкой. Она выглядела так, как выглядят в фильмах, в театральных пьесах и на картинках уличные женщины. Генрик подумал, что от нее он может получить за деньги все, что захочет, что она может одарить его тем, что тщетно ищут в жизни, и это показалось ему необыкновенным.

— Идем,— сказала Зита.— Ты ни о чем не беспокойся.

Она наклонилась к нему, уткнулась подбородком в его плечо и заглянула в глаза.

— Нет, Зита, нет,— сказал Генрик.— Я не хочу ложиться с тобой в постель вот так просто, я хочу до этого пережить с тобой красивую драму.

— Ты опять за свое? — сказала Зита, выпрямляясь и поправляя челку.— В чем дело?

— Я кассир, который растратил деньги и хочет провести один прекрасный день.

— Опять та же брехня. С вами невозможно договориться.

— Можно, можно договориться. По правде говоря, только со мной и можно договориться.

— Хотите провести прекрасный день — поезжайте завтра на Капри.

— Я решил, что не поеду на Капри. Пусть этот Капри, этот проклятый Капри останется для меня детской мечтой — и таким образом не принесет разочарования. Но если бы вы согласились поехать со мной...

Зита утвердительно кивнула головой.

— С удовольствием. Но, к сожалению, завтра я занята,

— А вы плюньте на свои занятия. Я предлагаю вам лучшее занятие. Так сказать, лучшие условия работы.