Путешествие

Дыгат Станислав

В ее голосе звучала такая боль, в глазах была неподдельная печаль, и вся она содрогалась от такого отчаяния, что это начало привлекать внимание прохожих.

Генрик развел руками.

— Ну что же,— сказал он.— Пусть будет по-вашему. Она не умирает, она уезжает куда-то за океан, и больше они никогда не встретятся.

— Да нет же! Это все равно что смерть. Нет, нет! Зита не отпускала его, дергала за рукав, в голосе ее звучали слезы.

Какие-то три парня наблюдали за ними. Все трое черные и кудрявые. Они курили сигареты и смотрели на Генрика и Зиту с таким интересом, как будто это был захватывающий фильм. Самый высокий, с красным платком на шее, опирался на плечи двух других. Один из них выделялся

рубашкой с яркими полосами, другой ярко-красным цветком, который держал в зубах. Он жевал стебелек и время от времени сплевывал.

— Эй, ты, крошка,— закричал высокий,— перестань наконец. Противно смотреть, как ты унижаешься. Твои мольбы не помогут, у него есть другая, и ему наплевать на тебя.

Второй вынул цветок изо рта и засмеялся, третий, в рубахе с зелеными полосами, с серьезным видом покачал головой.

— В таких делах советы не помогают,— сказал он тихо и свистнул.

Зита быстро обернулась. Из растроганной, заплаканной девочки она в одно мгновение превратилась в уличную фурию. Она осыпала их градом страшных ругательств, большинства которых Генрик даже не знал. Должно быть, они были ужасны, так как две проходившие мимо пожилые дамы шарахнулись в сторону, заткнув уши и громко выражая свое негодование. Насколько Генрик мог разобрать — а в бурном потоке и хаосе проклятий это было не легко,— основной смысл ее выступления заключался в осуждении дурной привычки вмешиваться не в свои дела и задевать на улице мирных людей. Она плевала в их сторону, грозила им кулаками и была готова в любую минуту привести в исполнение свои угрозы. Генрик крепко схватил ее за руку, стараясь удержать.

Парни, удивленные такой неожиданной переменой, сначала молчали, остолбенев, но, сообразив, с кем имеют дело, начали со знанием дела огрызаться. Атмосфера накалялась. Прохожие останавливались и вскоре окружили их -плотным кольцом, громко комментируя происходящее и подозрительно разглядывая Генрика. Визг Зиты покрывал все.

Генрик растолкал толпу и быстро потащил Зиту за собой. Она упиралась, вырывалась, как маленькая собачонка, разъяренная собственным лаем, и тогда Генрик потянул ее с такой силой, что она чуть не упала, пробежала несколько шагов, выстукивая сбивчивый ритм каблуками по тротуару, припала всем телом к Генрику и посмотрела на него затуманенным, бессмысленным взором. Генрик двинулся дальше большими, быстрыми шагами. Зита, внезапно потеряв равновесие, снова чуть не упала, но сразу же овладела темпом и спокойной рысцой побежала рядом с Генриком. Так они шли долго, пока наконец не свернули вправо, в улицу не очень широкую, но ярко освещенную неоновыми огнями и светом витрин. Генрик замедлил шаги, отпустил руку Зиты, поправил галстук и тихо вздохнул. Он искоса посмотрел на Зиту. Зита перехватила его взгляд и нежно улыбнулась.

— А может быть, пойдем посмотрим? — спросила она.

— Что? Что такое?

— Ну, этот фильм.

— Какой фильм?

— Ну, тот, который вы мне рассказывали.

— Я не рассказывал никакого фильма.

— Да что вы говорите! Ну, этот фильм, который показывают в кино «Аугустео». Вы так хорошо его рассказывали, только конец присочинили. Чтобы меня расстроить. Принесите себя в жертву, пойдите со мной второй раз.

— Но я никогда не видел этого фильма.

— Откуда же вы знаете его содержание?

— Я не знаю его содержания. Содержание я придумал. Посмотрел фотографии и придумал. Достаточно увидеть несколько фильмов и немного знать жизнь, чтобы выдумать какую-нибудь любовную историю.

Зита молчала, погруженная в задумчивость. Они шли очень медленно, как люди, которые после недельного нервного напряжения наслаждаются в воскресенье полуденной прогулкой, забыв о будничной спешке.

— Ну, пойдемте ужинать,— сказал Генрик.-— Я не на шутку проголодался.

— А я

нет,— сказала Зита решительно и упрямо.— Вы меня обманули, это очень нехорошо с вашей стороны. Я думала, что все это правда, а вы все придумали, дурочку из меня делаете. А я-то переживала! Жаль только, что не дала в зубы шалопаям, которые к вам пристали.

— Со своей стороны я бы хотел, чтобы вы были более рассудительны и тактичны,— сказал Генрик холодно.— Вон там, немного дальше, на той стороне, есть какая-то траттория, довольно уютная с виду. Как она называется? Я не вижу отсюда.

«Под ве-се-лой ус-три-цей»,— прочитала Зита, гордая тем, что зрение у нее лучше, чем у Генрика.

Женщины очень любят одерживать победы над мужчинами, быть в чем-нибудь лучше их, и честолюбие, с каким они стремятся этого достичь решительно во всем, выглядит довольно смешно. Ибо по сути дела честолюбие не имеет здесь ни малейшего значения, оно служит лишь для того, чтобы отвлечь внимание от самого существенного, в чем стыдно признаться: женщина хочет быть лучше мужчины только и исключительно для того, чтобы благодаря этому быть ему необходимой, чтобы иметь возможность опекать милого недотепу, заботиться о нем. Это самое обычное, самое нежное женское чувство и только поэтому, а не по какой-нибудь другой причине женщины стараются во что бы то ни стало выиграть у нас в бридж, выше нас прыгнуть, лучше и быстрее изучить иностранный язык, превзойти нас в знании экономики, политики, философии и искусства, а также во всех других областях жизни.

— «Под веселой устрицей»,— повторил Генрик.— Великолепно! Но скажите, вы действительно думали, что все это правда? Что вас так взволновало?

— Как это что? Ну, то, что все это было в фильме.

— Значит, по-вашему, фильм не придуман?

— Фильм как будто придуман, но... ах, оставьте меня в покое. Знаете, если вы действительно все это придумали, то ведь вы можете придумать другой конец.

— Нет, не могу.

— Ну и упрямый же вы! Вам что, жалко?

— Не жалко, я просто не могу. Впрочем, пожалуйста. Если она не умрет и не уедет навсегда, а останется с ним, то ведь тогда будет несчастной его жена. А что станет с детьми?

Зита остановилась. Наморщила лоб и поджала губы. Потом покачала головой.

— А знаете,— сказала она,— я не подумала об этом. Ну, конечно, я не хотела бы, чтобы та, другая, была обижена, разве она виновата? Не говоря уже о детях.

На мгновенье она задумалась, но тут же лицо ее прояснилось.

А вот, пожалуйста! — воскликнула она радостно.— Жена может встретить какого-нибудь мужчину, в которого она смертельно влюбится, и у нее только тяжесть спадет с сердца, если муж уйдет.

Генрик грустно покачал головой.

— О, вы ошибаетесь! Очень ошибаетесь. Женщина никогда не влюбится в другого мужчину в то время, когда принадлежащий ей мужчина что-то против нее замышляет. У женщин очень силен собственнический инстинкт. Он бывает сильнее всех чувств, поэтому его часто принимают за любовь. Наконец, если бы мы так уладили дело с его женой, остаются еще дети, вы забыли о детях.

— К черту детей! —крикнула Зита и топнула ногой.— К черту детей и к черту жену! Вы тут не валяйте дурака и не умничайте. Если вы сами это придумали и не хотите для меня сделать счастливый конец— Значит, вы злой.

— Все это более или менее выдумано. Уверяю вас. Но не к каждой выдуманной истории можно придумать конец такой, как вам хочется.

— Я вам уже сказала, плевать мне на всю эту мудреную болтовню. Или вы придумаете счастливый конец, или я не пойду с вами ужинать.

— Ох! Ну хорошо, хорошо. Но в этом действительно нет никакого смысла.

— Ну?

— Ну, и окончилось все счастливо.

— Они остались вместе?

— Да. Они остались вместе.

— Жили долго, счастливо и очень любили друг друга?