Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Теккерей Уильям Мейкпис

Рыцарскія древности Родоса великолпны. Я не видывалъ зданій, которыя величіемъ и красотою намекали бы ясне на гордость своихъ основателей. Бойницы и ворота столько же воинственны и тяжелы, сколько художественны и аристократичны: вы сейчасъ замтите, что построить ихъ могли только люди высокаго происхожденія. Смотря на эти зданія, думается, что въ нихъ все еще живутъ рыцари св. Іоанна. Въ тысячу разъ живописнй они новйшихъ укрпленій. Древняя война заботилась о своемъ собственномъ украшеніи и строила богатые изящной скульптурою замки и стрльчатые ворота; но, судя по Гибралтару и Мальт, нтъ ничего прозаичне современной намъ крпостной архитектуры, которая заботится о войн, не обращая ни малйшаго вниманія на живописную сторону битвы. До-сихъ-поръ на бастіонахъ лежитъ нсколько крпостныхъ орудій; пушечные запасы прикрыты ржавыми латами, которые носили защитники крпости триста лтъ назадъ тому. Турки, уничтожившіе рыцарство, ожидаютъ теперь своей очереди. Расхаживая по Родосу, я былъ пораженъ признаками этого двойнаго упадка. На здшнихъ улицахъ вы видите прекрасные домы, украшенные гербами благородныхъ рыцарей, которые жили здсь, молились, ссорились между собою и убивали Турокъ. Это были облагороженные, изящные по наружности морскіе пираты. Произнося обтъ цломудрія, они жила грабежемъ; проповдуя смиреніе, принимали однихъ дворянъ въ свой орденъ, и умирали съ надеждою получить награду за всхъ убитыхъ ими язычниковъ. Когда

же это благородное братство принуждено было уступить храбрости и фанатизму Турокъ; когда пало оно подъ ударами грабителей боле отважныхъ, нежели самый благородный изъ рыцарей: тогда залы этихъ домовъ наполнились великолпными пашами Востока, которые, побдивъ своихъ отважныхъ противниковъ, презирали христіанъ и рыцарей несравненно изящне, нежели Англичанинъ презираетъ Француза. Теперь величавыя зданія Родоса перешли въ руки оборванныхъ торгашей, владющихъ дрянными лавчонками на базар, и стали квартирами мелкихъ чиновниковъ, которые пополняютъ скудные оклады свои взятками. Вмсто серебра и золота, блистательный свтъ міра выдаетъ имъ жалованье оловомъ. Грозный противникъ крестоносцевъ совершенно утратилъ свою силу; мечъ его никому уже не страшенъ; дамаская сталь этого меча обратилась въ олово и не можетъ срубить головы христіанина. Человку, надленному нжными чувствами, простительно поболтать немного о печальной картин, представляемой упадкомъ двухъ великихъ учрежденій вселенной. Рыцарства нтъ уже боле; оно погибло, не измнивъ себ, оно пало на пол битвы, обращенное лицомъ къ врагамъ своей вры. Теперь и магометанизмъ готовъ рухнуться. Сынъ Баязета Ильдерима оказывается несостоятельнымъ; потомки Магомета поглощаются Англичанами и болтунами Французами; Источникъ Величія съежился въ три погибели и чеканитъ оловянныя денежки! Подумайте о прекрасныхъ гуріяхъ, населяющихъ рай Магомета! Какъ должны быть печальны он, видя, что прізды къ нимъ правоврныхъ съ каждымъ днемъ становятся все рже и рже. Самый рай этотъ, кажется мн, принимаетъ роковую воксальную наружность сераля, которая преслдуетъ меня съ тхъ самыхъ поръ, какъ я покинулъ Константинополь. Неизсякаемые фонтаны вка начинаютъ сохнуть; на дн ихъ блеститъ какая-то двусмысленная жидкость; только что поджаренныя мясныя деревья кричатъ пріятнымъ голоскомъ: «приди, покушай меня,» но правоврный начинаетъ уже крпко сомнваться въ добромъ качеств этихъ жизненныхъ припасовъ. По ночамъ бдныя гуріи печально сидятъ вокругъ этихъ деревьевъ, штопая своя полинявшія, прозрачныя покрывала; Али, Омаръ и старые имамы собираются на совтъ, и самъ вождь правоврныхъ, этотъ грозный пастырь верблюдовъ, сверхъестественный супругъ Кадише, сидитъ одиноко въ покачнувшемся кіоск и думаетъ крпкую думу о постигшей его участи, съ трепетомъ ожидая того дня, когда райскіе сады его опустютъ, подобно греческому Олимпу.

На всемъ городъ Родоса лежитъ печать разрушенія и упадка; одни только дома, занимаемые консулами, не гармонируютъ съ общимъ характеромъ этой грустной картины. Красиво стоятъ они на берегу моря, подъ разноцвтными флагами своихъ націй; тогда какъ древнія зданія Родоса ветшаютъ и разваливаются. Прекрасная церковь св. Іоанна, обращенная въ мечеть, и рядомъ съ нею другая мечеть, принимаютъ формы развалинъ; городскія укрпленія разрушаются отъ времени. Въ маленькой гавани шумъ и возня очень порядочные; но ихъ производятъ люди, оборванные по большой части, какъ нищіе; на базаръ не видалъ я ни одной лавки, которая стояла бы дороже тюка съ товарами ходебщика.

Дорогою, я взялъ въ проводники себ молодаго нмецкаго башмачника, только что возвратившагося изъ Сиріи. Онъ уврялъ меня, что весьма свободно говоритъ по-арабски и по-турецки. Я думалъ, что онъ научился такой премудрости, когда былъ еще студентомъ въ Берлин; но оказалось, что мой Нмецъ знаетъ по-турецки не больше трехъ словъ, которыя и употреблялъ онъ въ дло при всякомъ удобномъ случа, водя меня по безлюднымъ улицамъ стараго города. На линію укрпленій вышли мы сквозь древніе ворота и гауптвахту, гд стояла нкогда часовня съ позолоченной кровлею. Подъ сводомъ воротъ валялся оборванный караулъ изъ солдатъ турецкаго гарнизона. Два мальчика на лошак; невольникъ на мул; женщина, шлепающая желтыми папушами; старикъ, сплетающій корзину изъ ивовыхъ прутиковъ, подъ тнью древняго портика; колодезь, изъ котораго пили боевые коня рыцарей, и водою котораго плескались теперь два мальчика, хавшіе на лошак: вотъ предметы для кисти сантиментальнаго артиста. Когда сидитъ онъ здсь, занятый своимъ эскизомъ, отрепанная власть острова детъ на тощей лошаденк, и два или три солдата, оставя трубки, берутъ ружья на плечо при възд своего начальника подъ сводъ готической арки.

Меня удивляла необыкновенная чистота и ясность здшняго неба; такихъ желтыхъ песковъ и такой великолпно синей воды не видалъ я ни въ Кадикс, ни въ Пире. Домики береговыхъ жителей, окруженные садами и огородами, имютъ видъ бдныхъ хуторовъ; но вс смоквы усяны золотистыми плодами; стройныя пальмы окружены какимъ-то особенно свтлымъ воздухомъ; ползущія растенія, изгибаясь по крпостной стн, блестятъ цвтами и листьями. Жители острова, съ прекрасными, торжественными лицами, покоятся въ прохладной тни, беззаботные и счастливые; никто изъ нихъ не трудится; они и говорятъ-то неохотно, какъ будто лнь и безмолвіе необходимыя условія этой чудной атмосферы, которою дышутъ они.

Мы спустились по берегу, къ старинной мечети, блестящей на солнцъ и испещренной вырзанными на ней именами Аллаха и титулами пиратовъ и полководцевъ, похороненныхъ здсь. Ключарь этой мечети сидлъ въ саду, на деревянномъ возвышеніи, лниво раскачиваясь изъ стороны въ сторону и напвая въ носъ величаніе пророку, а между тьмъ втеръ, колебля вершины деревьевъ, прихотливо игралъ тнью ихъ по плитамъ мощенаго двора, по маленькимъ фонтанамъ и по нашесту гнусаря-псалмопвца. Съ боку двора стояла мечеть, съ блыми столами, холоднымъ поломъ, устланнымъ циновками, съ прекрасными орнаментами и рзной каедрой; а прямо противъ него возвышались бойницы и зубчатая стна рыцарскаго города.

Дйствительно, подъ вліяніемъ этой прекрасной атмосферы, душа наполняется чувствомъ какой-то мирной радости, и человкъ невольно поддается лни. Я спустился еще ниже, къ заливу, на которомъ также лниво дремало нсколько судовъ, не имя ни одной живой души на палуб, и нашелъ здсь тюрьму. Ворота были отворены настежъ, какъ въ Вэстминстеръ-Голл. Нсколько заключенныхъ съ женами и одинъ или два солдата сидли у фонтана, подъ аркою; другіе преступники бродили тамъ и сямъ, очень пріятно побрякивая цпями. Часовые и чиновники поговаривали съ ними весьма дружелюбно, и когда сталъ я снимать съ нихъ портреты, они только слегла посматривали на мою работу. Старая, покрытая морщинами преступница, которую избралъ я моделью, по причинъ особенно отвратительной ея наружности, закрыла рукавомъ лицо, и этотъ неумстный признакъ стыдливости произвелъ общій хохотъ въ добродушной толп душегубовъ, воровъ и полицейскихъ чиновниковъ. Мсто это потому только и можно было признать острогомъ, что поперегъ дверей растянулось двое часовыхъ; недалеко отъ нихъ, внутри двора, лежали три только что пойманныхъ пирата, съ цпями на ногахъ. Они совершили нсколько убійствъ и ожидали смертнаго приговора; но и тутъ женамъ этихъ людей предоставленъ былъ свободный доступъ къ нимъ. Кажется, еслибы полдюжин

товарищей вздумалось освободить этихъ молодцовъ, да еслибъ и сами они почувствовали охоту къ движенію, часовые полнились бы догонять ихъ. Соединенное вліяніе Родоса и Рамазана овладло, повидимому, душою и тломъ пріятеля моего, берлинскаго башмачника. Получивъ деньги, онъ въ туже минуту оставилъ меня, слъ подлъ фонтана и началъ уписывать виноградъ, вытаскивая кисти его изъ неопрятнаго ножоваго платка. Въ гавани, развалясь на палубахъ судовъ, дремали или, отъ нечего длать, ли арбузы такіе же, какъ и онъ, праздные христіане. Въ кофейняхъ, вдоль набережной, сидли цлыя сотни неподвижныхъ мужчинъ, предаваясь сладостному кейфу; капитанъ знаменитаго парохода «Иберія», съ офицерами и частью пассажировъ, принадлежалъ также къ числу тунеядцевъ. Человка три изъ молодыхъ искателей приключеній отправились въ долину, гд былъ убитъ драконъ; но другіе, поддавшіеся боле ихъ обаятельному вліянію острова, право, не двинулись бы съ мста даже и въ томъ случа, когда сказали бы имъ, что самъ Колоссъ Родосскій разгуливаетъ недалеко отъ города.

IX

Тельмесъ. — Галиль-паша. — Бейрутъ. — Портретъ. — Балъ на корабль. — Сирійскій князь

Только поэтъ могъ бы описать этотъ очаровательный маленькій заливъ Глаукусъ, въ который вошли мы 26 сентября, на лучшемъ изъ пароходовъ, когда-либо волновавшихъ его прекрасную воду. Къ сожалнію, съ нами не было поэта; а какъ передать прозою этотъ восхитительный эпизодъ природной поэзіи? Для этого необходима симфонія, полная сладостныхъ мелодій и тихо волнующейся гармоніи, или пснь, написанная чистыми, какъ кристалъ, ямбами Мильнеса. Кротко покоится этотъ милый заливъ, мирно блистая розовой зарею; зеленые острова тонутъ въ вод его; пурпуровыя горы волнуются вокругъ него, и до самой подошвы ихъ, выступая прямо изъ залива, раскинулась богатая зеленая долина, покрытая травой и кустарниками, посреди которыхъ мелькаютъ блые домики. Я могъ разсмотрть небольшой минаретъ и нсколько пальмъ. Но тоже самое можно сказать и о другихъ заливахъ; мало этого, можно, никогда не бывши здсь, описать его несравненно подробне, по «Караманіи» Бьюфорта, которая однакоже не въ состояніи дать вамъ о немъ ни малйшаго понятія.

И если самъ великій гидрографъ Адмиралтейства, измрившій этотъ заливъ, не могъ описать его; если даже по книг сэра Джона Феллоуэса воображеніе читателя не создастъ ничего похожаго на Тельмесъ, — неужели и посл этого надетесь вы, гордый человкъ, сдлать въ этомъ род удачный опытъ? Тутъ сила художника, какъ я понимаю это дло, заключается въ томъ собственно, что онъ искусствомъ своимъ производитъ на человка тоже впечатлніе, какое произвела природа на его собственную душу. Только музыка и поэзія способны достигнуть этой цли. Я признаю лучшимъ описаніемъ древнихъ, безмолвныхъ разваливъ Тельмеса «Оду къ греческой урн» Китса. Взглянувши на нихъ одинъ разъ, вы никогда не забудете этой картины, какъ не забываются звуки Моцарта, которые, кажется, похитилъ онъ съ неба. Это лучшее изъ благодяній жизни). Вы можете, закрывши глаза, припоминать былое; прекрасное видніе возвращается къ вамъ, по вашему призыву; снова слышите вы божественную арію, снова рисуется передъ вами маленькій, прелестный пейзажъ, которымъ любовались вы въ красный денекъ своей жизни!

Вотъ замтки изъ моей памятной книжки на этотъ день: утромъ вошли мы въ заливъ Глаукусъ; высадились въ Макри; древнее, очень живописное, разрушенное селеніе; театръ на прекрасномъ берегу моря; большое плодородіе, олеандры, пальма, возвышающаяся посреди обширной деревни, какъ султанъ на феск падишаха; изсченные гроты, или могилы на верху горы; верблюды вдоль моста.

Можетъ быть, это лучшія данныя для человка съ воображеніемъ; по нимъ онъ представитъ верблюдовъ, дремлющихъ подъ чинарами; портики и колонны съ дорическими травами и архитравами; гору, по скатамъ которой изсчены могилы, и небольшую толпу отрепанныхъ поселянъ, спускающихся по берегу къ вод покойнаго залива, чтобы взглянуть на пароходъ. Но главное мсто въ этомъ пейзаж долженъ занять маленькій театръ, стоящій на берегу, противъ свтлаго залива и выступившихъ изъ него пурпуровыхъ острововъ. Ни одинъ театралъ не видывалъ сцены боле обворожительной. Она располагаетъ человка къ поэтическимъ грезамъ и сладкой льни. О, Джонесъ, другъ моего сердца! не захотлъ ли бы ты превратиться въ Грека, одтаго въ блую тогу, пріютиться здсь, на прохладной ступени театра, съ прелестной Неэрою, и нашептывать (на іоническомъ діалект) въ розовое ушко ей сладкія рчи? Тогда, вмсто Джонеса, теб слдовало бы называться Іонидомъ; вмсто шелковой шляпы, ты носилъ бы внокъ изъ розъ; ты не слушалъ бы хора, поющаго на сцен; въ ушахъ твоихъ звучалъ бы только шопотъ красавицы, назначившей теб свиданіе въ mesonuktiais horais. Урну съ твоимъ пепломъ, когда бы все уже было кончено, отнесли бы туда, въ нагорную пещеру, пережившіе тебя Іониды, при звукахъ погребальнаго гимна… Однакоже въ этихъ пещерахъ нтъ уже урнъ также, какъ и въ театр представленій. Въ замну хоральныхъ мелодій, звучавшихъ здсь въ былое время, одинъ изъ моихъ спутниковъ, вышедши на сцену, продекламировалъ:

 Меня зовутъ Норваломъ.

Въ тотъ же день остановились мы не надолго передъ другимъ разрушеннымъ театромъ Автифилоса. Наши оксфордскіе товарищи поспшили выдти на берегъ, вбжали на холмъ и стали измрять величину сцены и считать ступени театра; другіе, мене дятельные пассажиры, наблюдали за ними въ зрительныя трубы съ палубы.

По прошествіи двухъ дней, характеръ окружавшей васъ картины совершенно измнился. Удалясь отъ классической земли, мы стали на якорь въ залив св. Георгія, позади большой горы. На вершин ея Георгій Побдоносецъ убилъ дракона. Тутъ же стоялъ турецкій флотъ, подъ начальствомъ Галиля-паши, двухъ сыновей котораго умертвили два послдніе султана. Красный флагъ, съ луной и звздою, разввался на корм его корабля. Нашъ дипломатъ надлъ мундиръ и похалъ къ его превосходительству съ визитомъ. Возвратясь на пароходъ, съ восторгомъ описывалъ онъ красоту корабля, порядокъ, царствующій на немъ, и любезность турецкаго адмирала, который прислалъ намъ нсколько бутылокъ стараго кипрскаго вина. Подл насъ стоялъ въ гавани англійскій корабль «Тромпъ», и капитанъ его, сообщивши намъ много примровъ, доказывающихъ дружелюбіе и гостепріимство Галиля-паши, подкрпилъ доброе мнніе, которое возъимли мы о зят султана, по случаю присланнаго вамъ подарка. Капитанъ Г. уврялъ, что турецкіе корабли ни по вооруженію, ни по выправк матросовъ нисколько не хуже военныхъ судовъ другихъ европейскихъ націй, и выразилъ искреннее желаніе командовать семидесяти-четырехъ пушечнымъ турецкимъ кораблемъ и сцпиться съ любымъ французскимъ фрегатомъ такаго же калибра. Но я вполн увренъ, что онъ не усвоитъ магометанскаго образа мыслей, и что ему не предложатъ сцпиться съ какимъ бы то вы было семидесяти-четырехъ пушечнымъ. Если же дойдетъ очередь и до этого, то будетъ надяться, что для такой битвы годятся и его земляки. Если команда Тромпа похожа на матросовъ капитанскаго катера, ея не устрашатъ двсти пятьдесятъ человкъ подъ начальствомъ Жуанвилля. На этомъ катеръ дохали мы до берега. Ни одинъ изъ осьми гребцовъ его не ступилъ ногою на землю въ продолженіе двухъ лтъ, предшествовавшихъ прибытію Тромпа въ бейрутскую гавань. Можетъ ли такая жизнь назваться счастливою? Мы пристали къ набережной Бейрута, защищаемой фортомъ, который разрушенъ до половины храбрымъ старикомъ, начальникомъ англійской эскадры.