Путями ветра
Шрифт:
Я вспоминал об этом, пока поднимался все выше мимо небольшого храма Исиды, по узкой улице, оглашаемой истошным детским плачем, пока мне не стала отчетливо видна башня Маяка, с вершины которой под бледно-голубым и еще туманным небом валил черный дым, днем вместо пламени указывающий кораблям дорогу в гавань.
Плоские крыши домов были сплошь и рядом устелены тростником, выжженным и сухим, и настолько острым, что одного прикосновения к нему было достаточно, чтобы поранится в кровь. При моем приближении цапли, свившие на них свои гнезда, беспокойно щелкали клювами. По сравнению с глиняными одноэтажными постройками, которыми начинался квартал, дом Нуру с небольшим, хорошо ухоженным садом выглядел почти по-царски.
Никто не вышел мне навстречу
– Хозяин просит подождать, – Таос, один из двух рабов, прислуживавших Нуру в доме, встал на оба колена и попросил у меня прощения за то, что не вышел встретить меня к воротам. В зале было прохладно, свет проникал только сверху в узкие треугольные окна, образуя на темном полу некое подобие пирамиды, ярко-голубые и желто-коричневые краски настенной росписи контрастировали с белизной потолка. Я опустился на скамью, прислушиваясь к пению цикад в саду и разглядывая большой ларец и столик из черного дерева, стоявший в углу. «Бог един в своей сущности, но не един в своем воплощении», – вспомнилась мне фраза, которую часто повторяла Амун. Я всякий раз собирался обратиться за разъяснением по поводу нее к Нуру, но всякий раз отказывался от этого, стесняясь задавать ему вопросы, не касающиеся моих жалоб на здоровье, которые он обычно выслушивал молча и очень внимательно. Нуру и всё, что было связано с ним и его домом, было для меня загадкой, к которой мне менее всего хотелось бы прикасаться. И еще в памяти моей почти столь же внезапно всплыло наставление из «Песни арфиста» – «радуйся каждому дню, смертный странник…». Я задумался о смерти Клития Мелиуса. Теперь мне казалось, что я и во сне стремился еще и еще раз понять, как могло свершиться это преступление. Кадмон не сообщал мне ни о каких подробностях дознания, но, расставаясь со мной в ночь убийства, он пообещал, что мы увидимся, как только он исполнит свой долг. Я решил, что он говорил о погребении, но тут я мог бы и ошибиться, не предполагая, что он имел виду справедливое воздаяние убийце, а вовсе не похороны.
– Хайре! – раздался голос Нуру, глубокий и словно проникающий до самого сердца, он вывел меня из задумчивости. Египтянин стоял в нескольких шагах от меня в лучах света полуобнаженный, в одной лишь светло-желтой ткани, обернутой вокруг бедер и закрывавшей колени. Его черные отливавшие синевой волосы, чуть доходившие до середины шеи, казались гладкими как шелк. Яркие белки продолговатых глаз с темно-синей блестящей радужкой выделялись на очень смуглом невозмутимом лице, единственное, что было в нем малопривлекательным, это чересчур широкая и плоская линия носа, зато он был безупречного сложения и держался с достоинством, которому могли бы позавидовать члены царской фамилии.
Я приложил руку к груди и ответил на его приветствие, ожидая, когда он предложит мне пройти следом за ним в комнату для осмотра.
– Как долго может длиться это ухудшение? – спросил я его, пока сквозь тонкое прозрачное стекло он всматривался в мои зрачки.
Я сидел на ложе, покрытым несколькими слоями грубой небеленой ткани в яркой полосе света, пересекавшей длинное узкое помещение.
– Мне это неведомо, – его пальцы надавили на самые болезненно-чувствительные точки за мочками моих ушей, – если бы я знал больше об этой болезни, я бы не стал скрывать правду от тебя.
– Я боюсь за свои глаза, боюсь потерять зрение, – признался я ему, – лекарство, которое помогало еще месяц назад, теперь не действует, я вижу все хуже, боль не только в желудке, но и в спине, в пояснице, похоже на лихорадку, которая возобновилась спустя четыре года.
– Я ожидал этого, –
Раньше я не замечал двух шрамов на его лопатке, но сейчас, когда он повернулся спиной ко мне, так что луч солнца освещал его с головы до пояса, я мог разглядеть их как следует. Шрамы походили на следы, оставленные когтями крокодила или леопарда.
Надо сказать, что Нуру достаточно силен и высок по сравнению с большинством мужчин, принадлежавших к старым семьям, некогда гордившимся своей связью со жреческими династиями, теми, кому не доводилось познать тяжкий труд и затрачивать силы на то, чтобы выжить в пустыне. Судя по тому, с каким почтением обращалась к нему Амун, он происходил из знатного и очень уважаемого рода. Однако он никогда не внушал мне доверия, что-то подсказывает мне, что за своей сдержанностью и молчанием он скрывает не только тайны занятий медициной, но и более опасные интересы. Во всяком случае, я не удивился бы, если узнал, что он входил в один из тех тайно существовавших в городе жреческих союзов, которые не выказывали особой лояльности по отношению к политике Птолемеев.
– Сколь бы я ни изучал причины твоего недуга, я менее всего готов поручится за то, что смогу остановить его развитие, даже если бы мне удалось наблюдать его с момента, когда он только поразил твое тело. Догадываюсь, ты возлагаешь гораздо большие надежды на помощь какого-нибудь фессалийского знахаря, – я вздрогнул, снова подивившись поразительной способности этого человека предугадывать мои мысли, точно, как в ту ночь, когда он не позволил мне обратиться к советнику Эвмену, стоявшему над трупом Клития Мелиуса, – но вряд ли среди них найдется тот, кто разбирается в воспалениях мышц и нервов, вызванных неизвестной причиной. Я говорю столь откровенно с таким человеком, как ты, потому что не сомневаюсь, что моя ложь только повредила бы теперь…
Я прислушивался к торжественному спокойному звучанию его голоса, на некоторое время позабыв, что речь шла о моей жизни.
– Что такое нервы?
– Герофил Халкедонский говорил о нервах, тончайшем волокне в человеческом теле, вдыхающем в него энергию жизни и связанном с мозгом, где рождается наша бессмертная сущность. Это волокно определяет и то, с какой скоростью циркулирует по сосудам кровь, принося нам воздух, и то, как много сил у нас остается, чтобы наши движения не теряли упругости, и даже то, какие сны мы видим. Этот ученый человек знал достаточно, но все же не больше, чем знали служители Анубиса еще тысячи лет до него. Эрасистрат же различал двигательные и чувствительные нервы, побуждающие сокращаться наше сердце, но ни тот, ни другой ничем не могли объяснить тех причин, которые оказывают внезапное убийственное и необратимо-разрушительное действие на эти тончайшие сети, пронизывающие нашу плоть.
– Иными словами я выслушал из твоих уст смертный приговор?
Кровь прилила к моему лицу, я вдруг ощутил яростное нежелание смириться с тем, что он пытался внушить мне. Нога у меня ныла и горела в том месте, где лезвие серпа когда-то оставило впадину на икре, вырвав кусок плоти.
– Я был среди тех, кому пришлось переходить пустыню с пятью глотками воды на день, неужели мне не суждено побороть эту заразу? Я не верю в чудеса, которые способны сотворить боги, но твоему искусству доверяю гораздо больше. Говорят, египтяне умеют воскрешать мертвых.
Нуру повернулся очень резко и встал прямо передо мной, так что я видел, как трепещут крылья его носа, но губы и глаза при этом оставались неподвижными. Он был все еще погружен в свои размышления, только частью из которых он только что поделился со мной.
– У меня есть два лекарства. Одно может принести ухудшение, второе убить тебя. Но болезнь, которая достигла своего критического момента, убьет тебя раньше, за полтора-два месяца, если отказаться и от того, и от другого.
– Я готов попробовать оба, – отозвался я, понимая, что, возможно, сам делаю шаг навстречу смерти.