Путями ветра

Казакова Ольга

Когда я вернулся в дом, Меланта уже собирала на стол, она принесла и поставила передо мной целую миску каши с протертым куриным мясом и тимьяном, Амун сэкономила на хлебе, чтобы впервые за последние полтора месяца купить цыпленка.

– Я готовила сама, – сказала она, поглядывая на меня исподлобья.

Все время пока мы сидели за столом, кошка, время от времени откуда-то прибегавшая к нам в дом, сидела у самой двери, пытаясь подцепить лапой сороконожку, забившуюся в щель между камнями у порога. И хотя Меланта не переставала улыбаться, я видел, что ее большие спокойные глаза, устремлены куда-то мимо животного, вслед ветру, от которого в серебристом лунном свете трепетали мутно-зеленые листья олив.

Было очень душно, от кратковременной

вечерней прохлады не осталось и следа, поневоле я завидовал тем, кто мог принимать ванну в своем доме. Мой старый хитон, пропитанный потом, прилипал к телу, и я собрался уже было сказать, чтобы Амун принесла мне воды омыть лицо, но тут Меланта громко вскрикнула, заставив меня оглянуться. Кошка метнулась в угол, пропуская нежданную гостью. Каника с растрепанными волосами неподвижно застыла на пороге, придерживая на плече разорванную ткань одежды.

– Что за несчастье, милая? – Меланта кинулась к ней, усадив ее на скамью у самой двери. Но на немую девушку, обычно бурно жестикулировавшую, когда к ней обращались, словно нашло колдовское оцепенение.

Из другой комнаты, откинув занавеску, вышла Амун.

Она забормотала, растирая руки Каники в своих сухих сморщенных ладонях, Амун ко всякому случаю всегда знала подходящее заклинание, а я в отличие от Клейтофонта так и не смог толком научится понимать ее, когда она говорила на своем языке.

– Все эта жара… – заметила Меланта, погладив девушку по голове.

– Сейчас принесу ей маковой настойки. Ей нужно поспать.

Меланта присела рядом на скамью, положив голову Каники себе на колени, и стала ласково перебирать ее спутанные волосы.

– Бедняжка, ей дурно от этой ночи и мне тоже нехорошо, Актес, завтра ты ведь хотел пойти к египтянину в Ракотиду, может быть, ты возьмешь у него лекарство, чтобы избавить меня от… я хотела, – завидев Амун, она тут же замолчала и отвернулась.

Каника дала напоить себя снотворным зельем, и после уже Амун отвела ее назад домой и уложила спать под причитания Ифанора о том, что хозяин высечет его, нерадивого раба. Я дождался, пока мы остались одни, и спросил Меланту о том, что за лекарство она хотела бы, чтобы я взял у Нуру, но она только покачала головой, и я заметил, что она вот-вот расплачется.

И я вряд ли нашел бы для нее нелживые слова утешения.

Три месяца прошло с тех пор, как корабль Клейтофонта отправился в Пергам. Разумеется, вестей и не могло бы прийти так скоро. Для того, чтобы успокоить Меланту, он обещал, что при любом удобном случае попросит того, кто, оказавшись в Александрии, согласиться навестить наш дом, передать его жене, как идут дела в Пергаме и как скоро он сможет возвратиться. Возможно, что ему не встретилось никого из направлявшихся сюда, или же сам посланец мог бы попасть в переделку и не иметь возможности добраться до нас. Я был бы слишком глуп, если все же при этом стал бы отрицать, что моего брата также могло уже не быть в живых. Корабль покинул порт с двумястами свитками папируса, которые были куплены по сходной цене и вывезены нелегально, счастливый выход в море отнюдь не означал и не гарантировал счастливого завершения этой авантюры. Однако завернутые в ткани и козьи шкуры папирусы все же могли бы благополучно быть доставлены в Пергам, и тогда, клянусь Посейдоном, если кто-либо обнаружит эту рукопись в моем доме, меня повесят за соучастие в контрабанде, которую приравняют к государственной измене. А мой брат уже никогда не сможет ступить на берег Александрии иначе, как только под страхом смерти. Фаон помог брату перенести и спрятать товар, сделанный в его мастерской, но он хитер и жаден настолько, что ему не терпится как можно скорее услыхать о прибыли, плывущей из Пергама прямиком ему в руки. Ему было обещано около четверти от всей суммы, которую Клейтофонт мог бы выручить за папирусы в Пергаме. А ведь среди них находилось два императорских папируса очень высокой стоимости и самой дорогой выделки.

Даже Меланта не подозревала,

что за товар ее муж взял с собой. Разве он стал бы контрабандистом, будь у него хоть какая-то надежда прокормить семью иным способом? Наш отец мечтал, что мы оба вырастем достойными гражданами великого города, большую часть денег он не пожалел на то, чтобы заплатить за наше обучение. Клейтофонту он поначалу прочил карьеру ритора, думал, что его сын будет носить темно-синие одеяния и пить вино из драгоценных кубков за царским столом. Все повернулось иначе, его выступления не имели никакого успеха, ни одна школа не пожелала предоставить ему места, так что он взялся за обучение гончарному ремеслу, но и в нем не преуспел. Он стал торговать красками для дорогой одежды, которую носили другие, те, кто в отличие от неудачника, смог прославиться и добиться почета и богатства. Зато у нас едва хватало денег на простую и грубую ткань. Мы жили ничем не лучше, чем те крестьяне, которые после урожая три четверти всего, что им удается собрать, вынуждены отдавать в уплату налогов в казну, а остальное вернуть в возмещение ссуды. Тогда я уже покинул дом, денег, чтобы заплатить за освобождение от военной службы, хватило только на моего брата, и я не возражал и не сетовал на это, я хотел стать воином и умереть за великого Птолемея III Эвергета.

После всех тягот войны я мог бы с легкостью пожертвовать и последней моей привычкой к роскоши, привычкой изводить папирус на свои никчемные жалобы, но, снова встретившись с Кадмоном, я поддался на его уговоры взяться за поэму о Тесее. Это была моя мечта еще с тех пор, как я выучил наизусть Одиссею, с тех пор, как я впервые увидел свиток «Аргонавтики» в библиотеке у Ктесия. Как странно, что глупые мысли, простительные мальчишке, способны завладевать и тем, кто уже не раз смотрел в глаза смерти. Должно быть, в них есть нечто оказывающее на нашу душу столь же пагубное и сладостное воздействие, как и благовонные запахи сандала и нарда. И это только часть того мира лживых и безумных снов, которые витают над нами, проскальзывая в распахнутые врата из слоновой кости.

Глава 6

Примечание Рутгера Райна

Похоже, изначально в свободное пространство манускрипта здесь был вписан текст письма, но с тех пор кто-то из переписчиков не потрудился найти для него более подходящего места.

Воздух, как всегда по утрам, был густым от запаха свежевыловленной рыбы и водорослей. Тина хлюпала, забиваясь в сандалии большую часть дороги, которую я прошел по берегу, чтобы поскорее попасть в квартал, где живет Нуру. Мальчишки чистили и варили свой улов прямо на песке в котелках, а низко над волнами носились с резкими криками чайки, хватавшие с поверхности воды выброшенные рыбьи головы. Я кинул назойливым попрошайкам ту самую римскую монету, которую утром обнаружил на полке, и пошел дальше, но они кинулись за мной.

– Дай еще господин, дай нам! – вопили они мне вслед, пока я не свернул от берега и не начал подниматься по улице, которая вела в Ракотиду.

К помощи Нуру я обратился полтора года назад не случайно. Когда недуг, от которого я страдал со времени возвращения из Сирийского похода, стал доставлять мне все больше неприятностей. Мои глаза стали видеть намного хуже, а боли в желудке сделались невыносимыми, так что по целым дням я не мог проглотить даже ложку каши и пил только молоко, разбавленное водой.

Будь у меня возможность выбирать, я бы обратился к какому-нибудь врачу из Фессалии, хоть многие и считают их гораздо менее искусными лекарями, чем мидийцев и египтян. Однако в тот день, когда я слег в лихорадке, с новой силой вспыхнувшей почти так же внезапно, как и после моего ранения в пустыне, я услышал, как Амун разговаривала с кем-то по-египетски, и, открыв глаза, увидел гостя в белых одеждах с широким черным ожерельем на шее. Это и был Нуру, которого Амун отыскала и привела осмотреть меня.