Путями ветра

Казакова Ольга

Нуру жестом приказал рабу принести два узких запечатанных смолой сосуда объемом не более двух котилов.

– Я не возьму никакой платы, – добавил он и повелел рабу удалиться после того, как взял у него лекарство.

– Трижды в день его стоит пить до того, как соберешься принимать пищу. В противном случае все, что проглотишь, будет исторгнуто безо

всякой пользы, я не знаю, каков будет результат, и никто этого не может знать, был лишь один случай исцеления посредством этого снадобья, но с тех пор никто не брался лечить им, и еще…

Он поставил сосуды на стол.

– Если ты умрешь, меня могут обвинить в том, что я со злым умыслом дал тебе яд.

– Так не случится, я оставлю письмо, в котором сообщу всем, что рискую добровольно, этого будет достаточно?

– Нет.

Я застыл в недоумении, что же еще я мог сделать, чтобы гарантировать его безопасность?

– Если произойдет так, что невозможно будет ожидать ничего, кроме самого худшего, отправь за мной Ганимеда, сына Гиппоменея.

Тут только я вспомнил, что пятнадцатилетний сын ювелира, когда заходил к Амун, однажды обмолвился о том, что бывает у Нуру, у которого желает более всего на свете обучаться искусству медицины и умению после смерти сохранять тело от тления.

Как я мог забыть об этом, и отчего я не подумал раньше? Все, что окружало меня в доме Нуру, в том числе и этот горьковатый запах благовоний, никогда не истощавшийся и не перестававший наполнять воздух, все должно было навести меня на мысль о том, что он, конечно же, был не только лекарем, но и бальзамировщиком.

– Сделаю, как ты просишь, – пообещал я ему, и, набравшись дерзости, добавил, – мы оба скорбим о смерти диойкета Мелиуса, не так ли?

Нуру смотрел на меня своими непроницаемыми синими глазами, едва заметно прищурившись.

– Мне жаль его, – ответил он не изменившимся ровным голосом, таким же каким только что предупреждал меня об опасности своего снадобья, – но должно быть такая судьба была угодна богам.

– Богам?

Или царю или его шлюхам?

Он покачал головой.

– Мы живем в смутном мире в смутное время, ты можешь быть прав, но можешь и ошибиться.

Мне не нравилось его настойчивое намерение не отвечать мне прямо.

– Почему ты был тогда в доме Кадмона и почему помешал мне обратиться к Эвмену?

Нуру закрыл глаза и повернулся ко мне вполоборота.

– Я пришел в дом того, кто просил моей помощи, Клитий Мелиус был нездоров, он жаловался на печень и бессонницу, в ночь, когда его убили, я должен был принести ему лекарство. Все прочее тебе привиделось.

– Привиделось? – я не мог поверить своим ушам, что он способен был так беззастенчиво лгать. – Чего ты скрываешь так упорно? Может быть, знаешь, кто убийца?

Он снова повернулся ко мне лицом и взяв со стола оба сосуда, протянул их мне, давая тем самым понять, что мне пора покинуть его дом и больше не задавать вопросов.

– Если ты скрываешь правду, я узнаю ее. Кадмон мой друг, и его родственник был так же дорог мне за его великодушие и верность чести. Из всех, кто сейчас толкается при дворе, он, единственный достойный человек, был предательски убит, и я не забуду этого.

На том мы с ним и расстались, но я остался не слишком доволен ни его ответами, ни самим собой.

Глава 7

У самой ограды моего дома, ко мне подбежал раб, сообщивший, что его хозяин приказал ему дождаться меня, сколько бы времени это не заняло. Он умолял меня подтвердить в случае, если хозяин разгневается, что ему действительно пришлось ожидать меня. Сломав печать, скреплявшую послание, я увидел неровный и отрывистый почерк моего Кадмона. Обычно он сам не писал писем, но диктовал их каллиграфам, которых в доме диойкета было не менее двух, поэтому я заподозрил, что его содержание было важнее, чем могло показаться на первый взгляд.

Конец ознакомительного фрагмента.