Пыль и сталь
Шрифт:
Богатой на события выдалась ночка, что и говорить! Не каждый день проигрываешь в карты собственную душу и изгоняешь нечисть в небытие. Но, так или иначе, дело сделано, а значит можно спокойно отдохнуть в храме. Дормий, наверное, уже колени до крови стёр за молитвами. Утром наёмник получит свою заслуженную награду, а потом отправится дальше с чистой совестью и полным кошельком.
В печи догорали угли, и дом окутал полумрак. Таринор собрал карты, аккуратно их перевязал и положил в сумку. Оставленные Мефом в стене рога походили на козлиные, но куда острее и пахли серой. Наёмник с трудом выдернул
В святилище Холара было тихо и темно. Возле каменного изваяния тусклыми огоньками догорали последние свечи. Отец Дормий дремал, сидя на скамейке у статуи. Шаги наёмника мгновенно нарушили чуткий сон. Вглядевшись в ночную темноту, священник всплеснул руками и бросился к Таринору.
— Слава богам! Ты жив! И даже не покалечен! Воистину всемогущ Отец чистоты! А что с домом мага?
— Нечисти там больше нет. Но вот уборка бы не помешала. А тебе спасибо, Дормий. Если б не та книга, я бы пропал.
— Ты сделал большое дело, Таринор! Наверняка устал и проголодался? У меня от вечерней трапезы осталось немного хлеба и сыра. Вон там, в келье. Там же стоит кровать, ложись, а я здесь останусь, на скамье. И не отнекивайся, сегодня ты послужил Холару куда больше меня.
Таринор попытался было объяснить, что он совсем не против заночевать в трактире, но священник оказался таким упрямым, что ничего не оставалось, кроме как согласиться. Слипающимися глазами наёмник разглядел стоявшую в углу простую кровать, покрытую сеном с накинутой сверху тканью, на которой лежало шерстяное одеяло. Лучшего сейчас Таринор не мог и пожелать. Стоило ему прилечь, как он почти сразу провалился в долгожданный сон, так и не притронувшись к еде.
***
Утренний свет пробивался в окна и окрашивал изваяние Холара золотом рассветного солнца. У пыльной стены на деревянной скамье почивал отец Дормий, давний и, до вчерашнего дня, единственный обитатель этого храма. Луч света из окна ударил священнику прямо в лицо. Дормий зажмурился и прикрыл глаза худой ладонью. Он встал, потянулся и опустился на колени подле алтаря, чтобы вознести короткую утреннюю молитву.
Таринор ещё крепко спал, так что священник решил навестить деревенского старосту.
Хоть мать и нарекла его Бернардом, жители деревни называли старосту не иначе как Бедобором. Он получил это прозвище в прошлом, когда Вороний холм был единственной деревней углежогов в округе, а местные уголь, дёготь и поташ расходились по всей Энгате. Но спустя годы окрестные леса были истощены, так что углежогам приходилось уходить всё дальше, в ту часть леса, которую эльфы Северной пущи считали своей. Они нападали на стоянки, оставляя за собой лишь тела с отрезанными ушами и выколотыми глазами — своеобразное послание людям, чтобы те держались подальше.
С углежогами стали отправлять вооружённых людей, иногда наёмников, а иногда и местных, так что промысел становился всё менее выгодным. Прошлой весной об этом пронюхали гоблины, и их набеги стали гораздо чаще, чем прежде, так что общине, и лично старосте, пришлось раскошелиться
Старосту по-прежнему, в силу привычки, называли Бедобором, но теперь это прозвище казалось ему не более чем издёвкой. После всего, что на них свалилось, он начал было верить, что боги вовсе позабыли о его деревушке, как вдруг в Вороньем холме появился самый настоящий маг. Мирениус исцелял людей и мог защитить деревню в одиночку. Причём куда лучше, чем эти «засыпающие на ходу бездельники с тупыми копьями», как в сердцах говорил Бедобор, стоило ему увидеть караульного, не справившегося со сном на посту.
Но вот судьба вновь сыграла злую шутку. Мага нашли мёртвым, а староста вновь начал страдать от жутких головных болей. Его всё чаще посещала мысль бросить деревню ко всем чертям и уехать жить в Моирвен. Поселиться у брата, отдохнуть от управленческих дел. Вот только совесть не позволяла. Не хотелось ему оставлять односельчан, обманывать их доверие. Старосте совсем не хотелось, чтобы о нём говорили: «вот он, Бедобор, что бросил людей на произвол судьбы». И ладно если кто плюнет в лицо, но ведь в трактире ему могли плюнуть в пиво, а это, по его разумению, было куда хуже. Лицо можно утереть рукавом, а вот испорченное пиво не исправить уже никак.
Этим утром Бедобор, по обыкновению наскоро умывшись и одевшись, сидел за своим столом и штопал старинный запылённый сюртук, купленный в те года, когда прозвище старосты ещё не носило ироничный характер. На столе, как всегда, лежала покрытая пылью книга, названия которой Бедобор не знал. Дело в том, что староста, к своему стыду, почти не умел читать, чем, разумеется, не отличался от своих односельчан. Но вот книга на столе должна была означать обратное и как бы возвышать старосту над посетителями. Рядом стояла старая с подтеками свечка, подпираемая чернильницей, чернила в которой уже давно высохли. Из чернильницы торчало новенькое гусиное перо, которое Бедобор использовал только чтобы поставить своё имя под бумагами, когда в деревню что-нибудь привозили или что-нибудь из неё увозили. Прежнее перо улетело в щель между досками на полу, после того как староста на прошлой неделе сдул его тяжелым вздохом, получив известие о смерти мага.
Бедобор как раз притачал пятую по счёту заплату на сюртук, как дверь неожиданно распахнулась, и в комнату бодрым шагом вошел отец Дормий.
— Мир тебе, Бедобор! Да озарит твоё утро Отец чистоты.
— Да, да, слышал. Чистота, благодать и всё такое, — проворчал в ответ староста. — Зачем пожаловал?
— Ты наёмника Таринора обязал с домом Мирениуса разобраться?
— Наёмник Таринор… — взгляд старосты на мгновение устремился в никуда, после чего он, кашлянув, продолжил. — Да, припоминаю. Не люблю наёмников. Ради пары монет отца родного продадут с матерью и брата в придачу. Не сильно обгорел надеюсь? Противно обгоревших в яму кидать, а хоронить-то надо. В лесу бросать мертвяка — оно как-то не по-людски.