Пылающий мир
Шрифт:
Он не подвержен предрассудкам, как большинство мужчин помоложе. Он всё еще живёт.
— Тебе правда нужен микрофон? — спрашивает Нора. — Здесь обычно бывает всего несколько дюжин человек.
Россо выглядит обеспокоенным.
— Сегодня… ожидается больше народа.
Наступило молчание. Пока мы раздумывали, спросить сейчас или подождать официального объявления, дверь с грохотом открылась и народ повалил.
— Насколько больше? — спрашивает Нора, когда вестибюль заполняется.
— Все.
Россо кивает знакомым лицам, пожимает несколько рук — президент рабочих в запачканном
— Эээ… Нас двадцать тысяч человек, — говорит Нора. — Зал вмещает пару сотен.
— Мы установили микрофоны в системе оповещения Стадиона. Участвовать будут только представители, но слушать смогут все.
Джули выглядит испуганной.
— Это так важно?
— Всё важно. Мы все вместе живём здесь, каждый заслуживает знать, что происходит. Мы больше не будем проводить закрытых собраний. Все видели, к чему это ведёт.
Наша четвёрка выжидающе смотрит на него, и он немного смягчает тон.
— Но да. Это важно.
— Опять конец света? — Джули выдавливает слабую улыбку.
Россо смотрит на неё с каменным лицом, раздумывает над ответом с пугающей серьезностью.
— Извините, — говорит он и исчезает в толпе.
Глава 6
МЫ
МЫ ПЛЫВЁМ под городом сквозь почву и камни и смотрим вверх на фундамент небоскребов. Они возвышаются как восклицательные знаки, возвещающие о господстве человека, в конце речи, казавшейся длинной и выразительной. Её писали тогда, когда мы вышли на поверхность, но теперь она больше похожа на лепет ребёнка.
Мы любим этого ребенка с его слюнями и какашками. Он наш, он — это мы, и мы хотим его вырастить.
Поэтому мы движемся вверх, к городу. Мы скользим под ним, проплываем сквозь бесчисленные могилы, движемся от огромных кладбищ к маленьким захоронениям, бережно хранящим семейные кости.
Сегодня мы чувствуем напряжение в земле, сейсмическую активность, которая говорит нам продолжать двигаться, наблюдать, собирать всю информацию, которую можем.
И мы слышим голос.
«Это майор Эван Кёнерли, Стадион. Вызываю Купол Голдмэн, пожалуйста, ответьте».
В большинстве своём паутина проводов под городом неактивна — линии связи между вышками замолчали. Но одна из них — старый кабель, прокинутый через город как детский телефон из консервных банок, — всё ещё пытается работать.
«Купол Голдмэн, пожалуйста, ответьте».
Мы следуем по проводу за этим встревоженным голосом. Мы пересекаем расстояние между одним городом и другим, проплываем под окруженной стенами улицей — Коридором, под ногами строителей, торопящихся по домам. Сигнал выходит из-под земли и оказывается в глубоком подвале Купола, где останавливается. Кабель перерезан. Голос Эвана Кёнерли рассеивается среди окружающих электронов.
Мы оказываемся в тёмной комнате. Трогаем треснувшие почерневшие стены и кучи обгоревшего мусора. Бегло прочитываем страницы её истории: десятки людей кричат в телефонные трубки, проводят унылые сделки, затем планируют нападение и оборону, оборону и нападение… а потом всё. Книги обрываются на полуслове.
Здесь не написано
Нам не хочется здесь находиться. Нам не хочется собирать эту информацию.
Мы ныряем назад в толщу земли, где уютно и хорошо, и мчимся по кабелю к другому концу, в надежде прочесть более светлые книги.
Город это, анклав или просто семья в палатке — мы любим любое скопление разумов. Даже одна голова — это сокровище, а массовое сознание порождает опыт, восприятие, историю — бьющееся сердце в мёртвом мире.
Мы выходим из-под земли в центре Стадиона, и нам кажется, что многое здесь нам знакомо.
«Ах, да, — шепчут некоторые из нас и передают это чувство остальным. — Эти улицы. Это место».
Мальчик, которого зовут Уолли, стоит во дворе с собакой, которую зовут Бадди.
Оба смотрят на громкоговоритель, висящий на столбе около их дома. Они слушают музыку? Нам бы очень хотелось послушать музыку. Мир не был таким тихим с самого каменного века. Нет, это не музыка. Пожилой мужчина обращается к толпе. Его голос такой же встревоженный, как у Эвана Кёнерли.
«Для тех из вас, кто слушает снаружи. Это офицер Лоуренс Россо, которого вы знаете как Генерала. Я говорю с вами из зала заседаний общественного центра.
Надеюсь, вы хорошо меня слышите, поскольку мы впервые…»
Микрофон фонит и визг эхом разносится по Стадиону. Щенок по имени Бадди прижимает уши.
«Простите, ребята. Боб, можешь сделать потише?»
Мальчик, которого зовут Давид, выходит из соседнего дома, и собака, которую зовут Трина, бежит поприветствовать Бадди.
«Привет, Уолли», — говорит Давид.
«Ш-ш-ш», — говорит Уолли, не поворачиваясь.
«Проверка. Проверка. Сейчас лучше?»
Мари, сестра-близняшка Давида, выходит следом за ним. С тех пор, как их клетки отделились от клеток матери и начали формироваться тела, прошло шесть лет и девять месяцев. С того момента, как у Давида стерлись воспоминания о чреве матери и темноте, что была до этого, боль рождения и сложность формирования разума, прошло два года. Мари еще помнит это, поэтому она смотрит на всё окружающее как гость, изучает странный мир, но очень скоро она сдаст эти страницы в Библиотеку, а мы будем ими наслаждаться, пока она пишет новые.
«Что происходит?» — спрашивает друга Давид, пока собаки обнюхивают друг друга.
«Разве твоя мама не говорила?» — спрашивает Уолли. — «Сегодня большое собрание. Все могут послушать, даже дети. Поэтому заткнись».
«Итак», — говорят динамики, и дети смотрят вверх. — «Думаю, мы всё исправили, поэтому сейчас я попрошу всех отложить работу, убрать молотки, засунуть детям соски и послушать».
Мари пристально смотрит на черный громкоговоритель. Она видит вибрирующую трубку бумажного конуса, пульсирующую, как биение сердца. Воспоминания проносятся в её голове в последний раз и исчезают. Прозрачный розоватый свет её предыдущей жизни гаснет. Она здесь, на Земле, босиком в грязи. Она слушает.