Пылающий мир
Шрифт:
Я хотел бы быть человеком. Я хотел бы быть частью этого мира. Хотя этот мир не уютный дом, а поле боя. Я думал, что у меня будет больше времени, чтобы подготовиться, но есть один урок, который я успел усвоить за свою короткую жизнь: ничего не происходит тогда, когда ты к этому готов. Ты говоришь жизни: «На счёт три!», а она делает на «два»…
Я отхожу от Джули и киваю Россо. Мы идем к Воротам.
Глава 8
СЕЙЧАС конец июля, и средняя температура колеблется около сорока восьми градусов. Несколько поколений человечество адаптировалось к новому климату, но, тем не менее,
— Мне бы хотелось объяснить понятнее для тебя, — говорит Россо, пока наши ботинки чавкают по расплавившемуся асфальту. На самом деле улица — не более чем грубо вымощенная тропинка, слишком узкая, чтобы мы могли идти рядом, поэтому я иду следом за ним и могу только догадываться о выражении его лица. — Единственное, что я могу сказать: я верю, что ты важен.
Я ничего не отвечаю.
— То есть, ты значишь что-то важное. Ты и такие же, как ты. И мне очень интересно понять, что же это.
Я по-прежнему молчу. Он оборачивается ко мне.
— Для тебя это чересчур? Я киваю.
Он улыбается и продолжает шагать.
— Извини. Я уверен, что ты и без меня достаточно натерпелся.
— Я не важный, — отвечаю я ему в затылок. — Я… бессильный.
— Почему ты так говоришь, Р?
Я не собирался вдаваться в подробности, но его мягкий искренний тон развязывает мне язык.
— Я не умею читать. Я не могу говорить. Пальцы меня не слушаются. Мои дети не перестают есть людей. У меня нет работы. Я не могу заниматься любовью. Большинство людей хочет меня убить.
Он хихикает.
— Никто не говорил, что жить легко.
— Но когда-нибудь станет легче?
— Нет, — он снова оборачивается ко мне. — Может, в твоём случае и будет немного легче. Но я бы на это не надеялся. День, когда решатся все твои проблемы — это день твоей смерти.
Мы проходим мимо теплиц — скоплений пятиэтажных парников с туманными облаками зелени, просматриваемой сквозь полупрозрачные стены. Из нижних этажей движется вереница рабочих, согнутых под тяжестью мешков со свежими овощами. Этими усилиями удаётся покрыть только треть продовольственных потребностей Стадиона. Приятное маленькое органическое дополнение к привычной карбтеиновой диете. Чем станут заниматься эти люди, когда исчезнут остатки старого мира? Лекарствами? Оружием? Никто не знает, как они делаются, да и ресурсов для их производства тоже нет. Наше поселение очень старается создать иллюзию самодостаточности, но, как и все остальные города и страны, которые нам предшествовали, оно рассчитывает на тысячи вен, качающих кровь из внешнего мира. Что случится, когда сердце, наконец, остановится?
— Я верю в жестокую правду, — говорит Россо после недолгого молчания. — Но должен признаться, сейчас я сомневаюсь в том, что сказал.
— Почему?
Мы проходим мимо детского дома и смотрим в окна. Почти в половине из них одинокие детские лица. Ребятишки опираются подбородками на сложенные руки и разглядывают улицу, ища какой-нибудь намёк на то, что их жизнь может измениться.
— Когда-то
Я замедлил шаг и немного отстал от него, но, кажется, он не заметил.
— У него была другая жизнь и другие проблемы, но он задал мне похожие вопросы, и я ответил ему то же самое, — он опустил глаза, рассматривая нескончаемый мусор под ногами. — Вскоре после нашего разговора он погиб, и я надеюсь, что это был его выбор. — Пивная банка. Гильза. Фрукт, сгнивший настолько, что его невозможно опознать. — Возможно, тебе не стоит меня слушать.
Я почувствовал тяжесть в желудке. Я не вспоминал Перри Кельвина очень давно. В моей новой жизни столько радостей и страхов, что очень легко забыть ту, которую я украл, чтобы получить её. Вкус его мозга. Буйство его воспоминаний. Его насмешливый голос в моей голове — мы были друг для друга проводниками, но не напарниками в некой внутренней экспедиции.
Россо идёт молча, наверное, ожидая ответа. Мне лучше было бы помалкивать как обычно, но он хороший человек, и у него тяжёлая жизнь. Я знаю кое-что, что его утешит. И неважно, каким ужасным образом я это узнал.
— Вы много значили для Перри, — говорю я ему. — И ваши советы тоже. Он оглядывается на меня.
— Всё к тому шло. Вы его почти переубедили. Но просто… было уже слишком поздно.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Россо, глядя прямо перед собой. — Я могу поверить, что Джули рассказывала тебе о нём… но не так много.
— Я… прочитал его книгу, — говорю я, раздумывая, как увильнуть от всей правды. — Которую он писал перед смертью.
— Я думал, ты не умеешь читать.
— Я… пролистал?
Россо делает еще несколько шагов, потом встряхивает головой.
— Я и не знал, что он писал книгу. От этого еще грустнее.
— Грустнее?
— Сдаться на середине пути. Оставить незаконченными столько дел… — его голос дрожит и стихает.
Перебор. Я знаю — нет объяснения тому, что я сейчас собираюсь сказать, но раз уж я подошёл к краю, надо прыгать.
— Он закончил её. В некотором роде. Он написал свою лучшую книгу… посмертно.
Россо замирает на середине шага, потом продолжает идти.
— Он не ушёл навсегда, — я слышу, как я говорю, но слова оказываются на языке минуя мозг. — Его жизнь закончилась, но не исчезла. Он всегда будет существовать.
Россо останавливается. Оборачивается. Если он спросит, что я имею в виду, я не смогу ответить. Но он просто смотрит на меня, и у меня возникает чувство, что он понимает, о чём я говорю, лучше меня самого. Он смаргивает лёгкую влагу с глаз, почти незаметно кивает, разворачивается, и мы идём к воротам.
* * *
Когда-то это был вестибюль стадиона с киосками закусок, спортивных сувениров, вымпелов и свитеров, свисающих с балок, но следы пребывания шумной молодёжи давным давно стёрлись. Теперь вдоль стен стоят ящики с боеприпасами, автоматы высовываются в окошки для билетов в пуленепробиваемых стёклах, а вежливые маленькие автоматические двери заменены на стальные листы, которые почти ни для кого не открываются. Стадион вырос.
В ожидании Россо солдаты собрались у ворот. Они в замешательстве переглядываются, когда видят меня, плетущегося позади него. Россо кивает Тэду; Тэд отпирает задвижку и раздвигает двери, с визгом и гулом скользящие по направляющим. Я следую за Россо через проход, стараясь не замечать пристальные взгляды солдат.