Рабыня Малуша и другие истории
Шрифт:
– Да, но только не из знатных, родовитых семей, – высказал свое мнение Лев Кириллович. – А то родня ее почнет гнуть в свою сторону.
– Нужна спокойная, смиренная девица, – рассудил Ромодановский.
– Есть у меня одна такая на примете, – предложил Тихон Стрешнев.
– Кто такая? – поинтересовалась Наталья Кирилловна. – Из каких она?
– Из Лопухиных, – ответил Тихон. – Род старинный, но слегка обнищавший. Девица верующая, правда, годика на три постарше Петруши.
– Это ничего, что старше, – рассудила
– А ты ее, случаем, не почал? – ехидно спросил Лев Кириллович.
– Не о том спорите. Не время пустословить. Что с Софией делать будем?
– Как и решили, сразу с рассвета послать к ней людишек и заарестовать, – пожал плечами Петр Кириллович. – Убивать нельзя, – кабы бунта не случилось…
В этот день Москва проснулась необычно рано, когда на улицах было еще сумеречно. Услышав шум на улицах, обыватели начали просыпаться, в окнах затеплились огоньки свечей, лампад и лучин. Жители с тревогой вглядывались в мутные окна, пытаясь разглядеть, чем вызвано беспокойство. Но выходить наружу никто не решился – известно, береженого Бог бережет!
В кабаках охмелевших и полусонных стрельцов повязали быстро и без особых происшествий. Но в избах пришлось повозиться.
Услышав шум возле дома, некоторые хозяева хватались за оружие, но противостоять нескольким вооруженным солдатам было невозможно. Семейство, увидев убитого хозяина, поднимало страшный вой и плач, будя всю округу.
Несколько полуодетых стрельцов выскочило во дворы, но, увидев численное преимущество, сдавались без сопротивления и позволяли себя связать.
К утру пыточные подвалы были заполнены стрельцами. Петр, довольный тем, что все прошло успешно и без особой крови, искренне веселился и к утру предложил Алексашке зайти в один из таких подвалов.
При слабом свете факелов он смог разглядеть только близко сидящих пленников. – Ну, помогла вам ваша защитница? – горделиво выпятив грудь, спросил он. Узнав царевича и понимая безысходность своего положения, те вразнобой заговорили:
– Явился, выблядок! Теперь куражиться начнешь?
– Ты – не Романов, не царевич нам.
– Сопляк, тебе бы надо в пыточной сидеть.
– Он сам кобель, весь в матушку…
– Ишь, явился, не запылился…
– Убивать таких надо, а не на престол сажать.
– А ну, помолчите, черви земельные! – прикрикнул на стрельцов Меньшиков. Но, взглянув на Петра, испугался. Лицо царевича побелело, щеки начали дергаться, глаза закатились так, что видны были только одни белки. Левая рука начала непроизвольно дергаться…
– Пойдем отсюда, – Алексашка подхватил Петра за талию и с силой вывел на-ружу.
– Да я их, – судорожно бормотал милый друг. – Всех на плаху, головы рубить… Всех, до одного…
– Конечно, конечно, – соглашался с ним Меньшиков, стараясь успокоить
– Всех, вместе с их отродьем, – не мог успокоиться Петр. – Чтобы и памяти о них не осталось… Всех…
– Так и сделаем, – бормотал Меньшиков. – Нечего им пакостить на святой земле… Нарышкиным, Ромодановскому и Стрешневу уже доложили, что план удался, – большинство стрельцов взяты, а те, что остались, не посмеют головы поднять.
– Теперь дело за Софьей, – заключил Петр Кириллович. – Надо брать, пока не опомнилась.
– Мне доложили, что Борис Петрович с солдатами-преображенцами поехали за ней, – сказала Наталья Кирилловна. – Вот-вот он должен возвратиться…
Шереметьев приехал к обеду и рассказал, как арестовали Софью. Небольшой отряд стрельцов, охранявший ее, увидев большое численное превосходство солдат, не вздумали сопротивляться. А Софью захватили, когда она уже оделась и собиралась бежать.
– Вовремя успели, – вздохнул с облегчением Федор Петрович. – Не утекла…
– Где она сейчас? – спросила Наталья Кирилловна.
– Отвезли в Новодевичий, замкнули в келье, выставили надежную охрану, – пояснил Борис Петрович.
– Не убежит? – всполошился Лев Кириллович.
– Не уйдет, – твердо заверил Шереметьев. – Я ее своими ногами под конной стражей отправил, чтобы людишки видели – кончилась власть Софьи.
– И то правильно, – согласился с ним Стрешнев.
– Что со стрельцами будем делать? – спросил Федор Юрьевич. – Долго взаперти держать их нельзя – взбунтуются, да и родственники у них остались на воле.
– Покончить с ними разом, чтобы с корнем вырвать эту заразу, – решительно заявил Петр Кириллович. – А родственники?.. Ну, поплачут недолго, похоронят да успокоятся. А кто не успокоится…
– Так и сделаем, пока все не пришли в себя. Для острастки другим казнить всех вместе на Красной площади, да народишко согнать. Чтобы запомнили – с нами шутить нельзя, – твердо заявила Наталья Кирилловна. – И тянуть с этим не стоит…
– А с Васькой Голицыным как поступим? – поитересовался Ромодановский.
– Умен зело, – рассудительно проговорил Петр Кириллович. – Нельзя его оставлять на воле. Да и в порубе он опасен…
– Понятно, – кивнул в знак согласия Шереметьев. – Надо обрубить все концы, чтобы у них никакой надежды не оставалось.
– И Софья, оставшись без поддержки, ничего не сможет предпринять, – в раздумье проговорила царица. – Так-то спокойнее будет.
– Это так, – подтвердил ее слова Ромодановский.
Через два дня с утра москвичей начали сгонять на Красную площадь, где должна состояться казнь стрельцов.
Петр с Меньшиковым приехали туда верхами, когда первые стрельцы уже сложили головы на плахе, а другие висели на столбах вдоль кремлевской стены.
В сумерках раннего утра один из стрельцов, заметив царевича, крикнул: