Радуга в сердце
Шрифт:
– В общем, я хочу сказать, не поджигал я никого, – завершаю я свою недоразвитую мысль.
Дальше мы мычим ни о чём, разговор не клеится. Я понимаю, что жутко туплю, мысленно списываю всё на недосып и судорожно пытаюсь придумать новую тему.
Прямо по курсу вырастает наша «артхаусная» трёхэтажка, а у меня в башке полный вакуум. Я так и не придумал, что сказать. Меня раздирает двоякое ощущение – с одной стороны, я до ломоты в суставах хочу подольше слышать этот голос, с другой – рядом с ней я чувствую себя ушлёпком, тупицей и ничтожеством,
У скамейки я притормаживаю, чтоб покурить, а Аня, не заметив этого, доходит до самой двери и только там останавливается в замешательстве.
В попытке предупредить очередную неловкость я раскрываю рот для прощального «давай, счастливо», но она опережает:
– Ну, я пойду, до встречи?
Застываю с неподкуренной сигаретой в зубах, пялюсь на стоящую вполоборота одноклассницу. Кажется мне, или это всё-таки паранойя, но её слова звучат как-то двусмысленно, и вопросительная интонация подразумевает намёк. До какой такой встречи? Она имеет в виду в школе? Да… скорее всего. Просто в школе. Мы же увидимся завтра, просто увидимся в школе… я дебил.
– До завтра, – бубню я, скосив глаза к ладони.
Чётко перед носом вспыхивает яркий огонёк.
Глава 17
Ещё один день в топку. Ещё один вечер, наполненный скукой и одиночеством, заставляет меня выкурить несколько сигарет к ряду, облокотившись на балконный парапет и наблюдая закатное небо.
Полоумная оставила в прихожей записку, что они с качком вернутся под утро, если вообще вернутся. Она давно не пишет мне смс, потому что просекла, что я удаляю их, не читая.
Кстати, что-то она задумала. На своей кровати сегодня я обнаружил сюрприз. Здоровенный пакет со всякими обложками, ручками и тетрадями и коробку с новыми ботинками с ценником в пять косарей. А ещё я теперь на связи, тоже её рук дело. Только вот не догоняю, нафига…
Это кайф. Я один в пустой квартире и могу делать всё, что взбредёт в мой лысый череп. Вопрос в том, что не взбредается нихрена. Без пацанов мне реально нечем заняться.
С удовольствием сгонял бы к ним, но посреди недели это бессмысленно. Олень работает, Макс сейчас в Москве. Он будущий юрист, студент какого-то непонятного ВУЗ-а, учится для отвода глаз, чтобы предки не трогали, ну и плюс отсрочка – чем не повод.
Я поел. Сожрал полхолодильника и теперь мне плохо. Курю и смотрю вдаль.
В такие минуты классно думать о смысле жизни. Именно этим я и занимаюсь, размышляя, что нужно жить так, чтобы ни о чём не сожалеть после, только это сложно, когда у тебя совсем нет бабла. Меня даже посещает безумная идея пуститься путешествовать автостопом, прямо сейчас, вот так, в драных носках и трениках… Мне нестерпимо хочется свободы – от всего: от вещей, от денег, от условностей…
Но останавливает спазм в желудке – и вместо того,
Чёрт, зачем я пихал в себя эти шпроты…
Бледный, в ознобе, укутавшись в клетчатый плед, которым накрываю каждое божье утро свою постель, на ватных ногах я выползаю на балкон. Снова. Опять облокачиваюсь, пытаюсь прикурить.
Радуясь благоразумно оставленной «на потом» сигарете, непослушными пальцами пытаю зажигалку и… внезапно слышу чей-то бодрый «привет».
Оборачиваюсь на голос.
Аня, подпирая рукой щёку, косится на меня из-за хлипкой перегородки, разделяющей наши жилища. Уголок её рта ползёт кверху.
– Привет, – глухо отвечаю я.
Понимаю, что мой голос уносит ветер, собираюсь повторить, но она начинает первой:
– А у меня вот вино, – выдаёт вдруг и протягивает вперёд, чтобы я мог видеть, большую керамическую кружку.
Я из такой же обычно чай или кофе пью.
– Мм… Сочувствую, – пытаясь не выдать удивления, отзываюсь я.
– Будешь? – спрашивает, явно сдерживаясь, чтобы не хихикать.
От этого предложения меня накрывает очередная волна озноба, рот наполняется слюной, и, едва подавив позыв к рвоте, я всего лишь затягиваюсь горьким дымом и медленно сплёвываю в огороды.
– Как хочешь… Думаешь, я дура, да?
Кошусь на неё, а она не сводит с моего лица озорного взгляда. Не знаю, что ответить, подобное поведение выбивает из меня мозги.
– Ну и ладно. Думай как хочешь. Я и правда дура. А ещё уродина… А если ты уродина – можно быть и дурой, всё равно уже без разницы…
Её голова пропадает за стенкой, и я перестаю различать слова.
– Ань…
Подхожу ближе, заглядываю на соседний балкон. Вижу, как сидит внизу, на корточках, держит в руках кружку, как будто греет ладони, и задумчиво смотрит сквозь неё.
– Ань?
– Что?
Поднимает светлые, густо и неаккуратно подведённые чёрным, глаза, мерцающие нетрезвым блеском, – и я снова не знаю, что сказать.
Я не могу объяснить себе, что со мной происходит. Раньше такого не было никогда. Я фиг его знает, дело лишь в дефекте, или почему я не могу взглянуть на неё прямо? Не могу смотреть спокойно, уверенно, как на других. Забываюсь, как будто проваливаюсь куда-то. Смущаюсь, как сопляк, отвожу взгляд… Или, как сейчас, зависаю, в который раз теряю дар речи.
Соберись, братан, не будь тряпкой. Смотри на неё. Говори.
Наверное, это, знаешь, как пялиться на калек или убогих – неловко как-то, стрёмно выдать ужас, неприязнь, стыдно, одним словом. За свои животные низменные чувства, пусть даже невольные, стыдно. Мы втайне радуемся, что не на их месте, что у нас всё хорошо, руки-ноги целы, и, считая себя совестливыми тварями, быстро отводим глаза… И я тоже тварь. Или проблема не в этом?..
– Ты одна? – наконец, спрашиваю я, поправив сползший с плеч плед.