Расколотый берег
Шрифт:
– Да о чем?
– Она говорила, расскажет, когда вырастешь.
– О чем?
– Об отце.
– Что об отце?
– Что он покончил с собой.
– А, это… Ну да, знаю.
– Тогда ладно. Слушай, Джо, скажи матери, что у меня все нормально, что это все дурацкая случайность, не рассчитал дозу… Скажешь?
– Само собой.
– Передай ей привет, скажи, завтра позвоню. Сегодня духу не хватит.
Кэшин попрощался, поцеловал брата в соленый лоб, спустился в лифте вместе с какой-то семьей – четырьмя хмурыми
Он вспоминал себя мальчишкой, в «голдене», как он сидел рядом с матерью и ехал непонятно зачем, непонятно куда.
Отец… А ему никто не говорил. Все знали, и никто не говорил…
Частная больница – облицованное кирпичом здание – казалась островком в море асфальта и бетона без единой травинки. В палату Кэшина провела медсестра, одетая в темно-синюю юбку и белую блузку в горошек. Синго, облаченный в клетчатый халат, сидел в инвалидном кресле напротив входной двери. За окном тянулись бетонная полоса дороги и высокий металлический забор цвета запекшейся крови.
– К вам пришли, Дейв, – сказала сестра. – Гость.
Синго не ответил.
– Я ухожу, – произнесла сестра.
Кэшин пододвинул стул к креслу, сел так, чтобы видеть Синго в профиль, пододвинулся еще ближе.
– Здравствуйте, шеф, – сказал он. – Это Джо.
Синго повернул голову. Кэшину показалось, что с прошлого раза он сильно сдал и парализованная половина лица выглядит моложе, чем здоровая.
Раздался непонятный звук. Это Синго произнес что-то вроде имени Кэшина.
– Вы лучше выглядите, шеф, – бодро продолжил Кэшин. – Идете на поправку, да. Виллани очень просит вас вернуться. Он и сам вам скажет, скоро должен заехать. Работы не продохнуть, да. Он сам все расскажет.
Губы Синго шевельнулись, он как бы плюнул, в глазах что-то промелькнуло, и Кэшину показалось, что шеф удивился. Он поднял левую, действующую руку, протянул пальцы, словно хотел, чтобы ее подержали.
Не пожали, а именно подержали.
Но Синго невозможно было держать за руку. Невозможно представить, чтобы он этого хотел. Что-то в организме разладилось, но Синго оставался прежним кремнем, хотя и в оболочке слабых мускулов и непослушных связок.
Уже второй раз за последние два часа Кэшин не знал, как поступить.
Может быть, перед ним уже не кремень? Может быть, он видит то, что видит, – беспомощную и, мало того, безнадежную старую развалину?
Кэшин подумал об отце, вытянул вперед правую руку и дотронулся до левой руки Синго.
Тот оттолкнул его.
Держать не надо. Он неправильно понял.
– Простите, шеф, – сказал Кэшин. – Может, воды? Воды хотите? Или еще чего-нибудь?
Синго несколько раз моргнул левым глазом, явно желая что-то сказать. С его губ сорвался еще один невразумительный звук.
–
Синго слабо дернул головой, как будто кивнул.
– У Виллани полно дел, понимаете? – повторил Кэшин.
Синго опять поднял руку и вытянул пальцы.
«Вот черт, – подумал Кэшин, – на что это он показывает?»
На тумбочке возле кровати лежали стопка бумаги и толстый карандаш. Кэшин взял их, положил бумагу на откидной столик кресла Синго, вложил карандаш ему в левую руку. Синго осторожно взял его и неловко зажал в неуклюжих пальцах.
– Что же она не сказала мне, что вы можете писать? А, шеф?
Синго хотел что-то написать, сосредоточился, но рука не слушалась. Бумага ерзала по столику, вены на лбу вздулись от напряжения.
Кэшин подошел и поправил бумагу. Синго все силился написать букву, то ли «С», то ли «Р», но получались только крючки и палочки. Наконец его силы иссякли, рука упала, глаза закрылись.
Кэшин сидел и ждал.
Синго заснул.
Кэшин встал, дошел до двери, обернулся и негромко сказал:
– Возвращайтесь, шеф. Мы с вами – мы вытянем вас отсюда.
Он видел, как Синго отражается в стеклянной двери, и ему показалось, что шеф смотрит прямо на него. Он вернулся обратно к креслу. Нет, показалось… Синго так и сидел с закрытыми глазами. Кэшин вытянул бумагу из-под его большой волосатой руки и порвал лист в мелкие клочки.
– Пока, шеф, – сказал он, взял его руку в свою и добавил: – Я люблю вас.
Он посидел в машине, не сразу завел мотор, все думал, что же хотел написать Синго. Потом включил музыку, отбросил все размышления и поехал. Уже рядом с домом, когда ноги совсем онемели от боли, у него зазвонил мобильник.
– Нашли тут кое-кого, – сказал Хопгуд. – Не хочешь подъехать?
Кэшин прошел в сумерках по пирсу, встал позади полудюжины зевак, в лицо ему бил порывистый соленый западный ветер. Он смотрел на небольшой катерок, громко ревевший двумя своими двигателями у волнореза. У штурвала стоял крепкий человек в желтом жилете, за ним еще двое, в водолазных костюмах.
Хопгуд, одетый в черную кожаную куртку, обернулся к нему и протиснулся сквозь толпу.
– Один парень с самолета заметил тело возле «Чайника», – начал рассказывать он. – В «Проломе».
На миг Кэшина затошнило, и ему показалось, что его сейчас вывернет прямо на Хопгуда.
– Ну и видок у тебя, – заметил Хопгуд. – Ты совсем зеленый.
– Пирог несвежий попался.
– А что, бывают свежие?
Кэшин слышал, что иногда мощные порывы ветра затягивают тела в подводные пещеры и они болтаются там многие дни, а то и недели, пока волны не унесут их оттуда и не бросят в «Чайник» или в «Пролом».