Расписание тревог
Шрифт:
В котлопункте, куда он зашел выпить воды, повариха Фаина наводила глянец. Стол был застлан свежей бумагой, посуда на полочках блестела фабричной чистотой, на окошках топорщились марлевые накрахмаленные занавески. Грачев подошел к высокой буфетной стойке, выстроенной специально к открытию скважины, спросил фруктовой воды.
Рядом с котлопунктом, в дежурке, пели. Прислушавшись, Гешка узнал голос дизелиста Мини Трубникова.
— Скучает! — сказала Фаина, выставляя тарелки с конфетами и печеньем. — С молодой женой разлучили. Только, три дня и побыл женатым-то. И — на вахту.
— Все
— Теперь пока дорога не направится, домой не попадет…
Его присутствие смущало повариху. Под пристальным взглядом Гешки она раскраснелась, ко лбу прилипла черная прядка.
— Вы когда закрываетесь? — вдруг спросил он.
— Это до каких я торгую, что ли? — встрепенулась она.
— Вот именно!
— Через час закрою. А что?
— Обувь простаивает. — Он топнул и повертел носком сапога. — Видите, какие скороходы? Может быть, обновим?
— Приходите в одиннадцать, — опустив глаза, сказала она.
Гешка молча допил колючую воду и, прежде чем уйти, еще раз внимательно посмотрел на повариху. Фаина потерянно улыбнулась. Ладная она была девушка; Гешка удивился, как он раньше не замечал.
На выходе он столкнулся с вахтенным электриком Киселевым и кивнул в знак приветствия. Коротышка Киселев, отвернувшись, прошел у него под рукой.
— Киселев! — строго сказал Гешка. — Обеспечьте электричество к девятнадцати!
— Когда надо, тогда и обеспечим, — важно сказал Киселев. — А которые тут курортники, их это не касается.
— Это я курортник, Кисель? — развернулся Гешка.
— Мальчики, мальчики! Что вы? — всполошилась Фаина.
Киселев сделал устрашающее лицо, почакал зубами.
— Дебила, — невесело рассмеялся Гешка.
Настроение у него упало.
Весь этот час он без цели бродил вокруг буровой, завидовал слаженной работе вахты. Глядя на стремительный бег приводного ремня, на качающееся вращение «ленивца» — шкива для оттяжки, сравнивал философски себя с ним. Вот так же и его гонит и крутит жизнь, а такие ведущие валы, как бригадир, как вся буровая рать, делают настоящее дело. Впервые он усомнился в глубокой важности своей каротажной деятельности.
На площадке он столкнулся с Миней Трубниковым. Спросил с участием:
— Ну как, Миня, голос-то не сорвал? Скажи «а».
— А, — сказал Миня.
— Молодец! Передай своим, чтобы к девятнадцати все было готово.
— Это кто велел?
— Я, — сказал Гешка с важностью.
— Хорошо тебе, Гешка, — печально сказал Миня. — Вольный казак. А у меня Ирка небось уже икру мечет — месяц выбраться не могу. И когда выберусь, никто не знает.
— Ты ее вызвони по рации, — сказал Гешка.
— Свежая мысль, — усмехнулся Миня. — Попытаюсь в энный раз.
— Попытайся, Миня.
— Слушай, ты это где такие ходики оторвал? — Миня кивнул на бродни.
— Сапожки моднецкие, — сказал Гешка. — Из личного гардероба Митрия Лужина.
— Не может быть! — не поверил Миня. — Он же жмот на весь Север.
— А мне дал, — с достоинством ответил Гешка. — Ну, будь!
Фаина обматывала тряпкой висячий замок на дверях котлопункта. Увидев ее, Гешка
В тайге было тихо; мерный стук дизелей доносился глухо, как сердцебиение. Пахло морозной хвоей, стволы сосен казались теплыми под вешним солнцем; нетронутый снег вскипал белизной.
Вот когда осознал Гешка Грачев, что уезжает отсюда навеки. Осознал и почувствовал себя несчастным. Ведь как бы там ни было, а лучшие, самые красивые годы всадил он в эту землю, и теперь надо все буквально бросить, забыть и начать с нулевой риски.
Они шли по тропинке — он впереди, Фаина следом — и пришли к таежной глухой речушке. Она была незамерзающая, шуршащая и едва заметно парила. В том месте, куда они вышли, на берег завалились подмытые деревья, ломняк — все засыпанное сверху снегом и обледенелое у воды. Гешка выбрал комель стылой пихты, смахнул снег ладонью и сел, оглянувшись на Фаину. Она согласно кивнула; ей здесь было все знакомо, но только сейчас она открыла красоту этого места, этих живописно раскиданных деревьев и скользящей чистой воды.
— О чем будем говорить? — сипловато подстраиваясь к тишине, спросил Гешка.
— Все равно… — улыбнулась Фаина. — О чем хочешь.
Она тоже была частью его здешней, уходящей жизни. Гешке подумалось с болью, что ничего у него с ней уже никогда не будет, не успеется, и вообще…
— Ты красивая… — сказал он каким-то деревянным голосом. — Ты, Фая, красивая…
— Ну-ка, ну-ка! — вскрикнула она. — Ишь какой!
Она выдралась из его рук и, глядя в упор зелеными расширившимися глазами, проговорила с обидой:
— Дурочку нашел, да?
Такая, однако, была удивительная чистота в этом студеном воздухе, в шорохе прозрачной речушки, и такая искренняя печаль написана была на лице Грачева, что она тут же пожалела о сказанном.
— Ладно, все бывает, — виновато сказала она погодя. — Расскажи мне лучше про Москву…
Гешка откашлялся, готовясь, как обычно, поразить, и оступился на первом же слове. Неожиданно обнаружилось, что ничего особенного не скажет он про Москву, и сколько ни шарил в памяти, — ничего не припоминалось. «Вот так здорово! — озадаченно подумал он. — А ведь родился там, вырос, профессию получил… Н-да». В театрах, правда, он бывал, раза два или три, ну, еще на экскурсии водили в школе… и только. Знал он мебельные, овощебазы, где случалось иной раз подработать на погрузке и выгрузке, знал наперечет шашлычные и кафе-стекляшки, но про эту Москву рассказывать не хотелось.
— Вот приезжаю я в первый раз в отпуск… — начал он наугад. — Как раз отбурили мы одиннадцатую точку под Нижневартовском. Да ты знаешь, поди. В смене у нас был один грузин, чудной такой малый. Автандилом звали. Кто как его навеличивал: кто — Автогеном, кто — Автоматом, добрый был мужик, не обижался. И вот однажды…
Спустя какое-то время Гешка вдруг обнаружил, что рассказывает о героических делах Автандила, имевших место на одиннадцатой точке, и выводит в них для себя скромную, но почетную роль.