Расписание тревог
Шрифт:
Впереди ждали его десять суток и стрижка под ноль.
«Уродуемся тут! — желчно подумал он об этих болотах, о морозе и об общей неустроенности своей жизни. — Уродуемся, а тут такие неприятности… наголо стричь. Если под ноль, так, значит, и бородку мою аннулируют?!»
— «Родину радуя, сил не щади!» — озлобясь, со слезой в голосе, взревел он, переводя рычаги.
В бывшем хантыйском поселке Борис решил перекусить. Здесь, между прочим, жил его братишка Володька, но теперь он был в Ленинграде на зимней сессии. Борис свернул
Он захлопнул кабину, поднялся на крыльцо. Дверь оказалась заперта. Борис подергал ее, потом зашел с черного хода и постучал сапогом.
На стук выкатился повар, в камилавке и с полотенцем вокруг того места, где у людей обычно бывает талия, разочарованно взглянул на Бориса.
— Чо тарабанишь?
— В гости к вам.
— Дак ведь… перерыв, — сказал повар, вглядываясь в конец улицы.
— А мне за простой не платят! — Борис потянулся носом к запашистому теплу, хлынувшему из двери.
— В двенадцать приходи, — сказал повар.
— Ты опупел, кормилец? Десятый час только!
— Ну и не помрешь.
— Хм!
— Да где этот паразит? — с тоской пробормотал повар.
— Какой паразит? — спросил Борис, подвигаясь к дверям.
— Такой…
— А все-таки?
— Кутузов, милиционер! — раздраженно ответил повар.
Борис озадаченно остановился.
— А… зачем тебе Кутузов?
— Да вон! — всхлипнул повар. — Бразгается! В соус плюет. Щи флотские выпил!
— Кто бразгается? — не понял Борис. — Ты подбери нюни-то.
— Фулюган на кухне у нас, — объяснил повар, сморкаясь в полотенце.
— Так бы и сказал, — повеселел Борис. — А то — милиция, милиция. На общественность надо опираться.
Повар с надеждой поглядел на Бориса, приценился к его саженным плечам.
— Одному тебе не справиться.
— Мне-то?! А Кутузов что? С армией, что ли?
— Дак у Кутузова наган.
— А ну, где этот хунвейбин?!
Борис решительно двинулся к двери и в кухонном чаду увидел здоровенного детину в выворотном полушубке и в шапке с развязанными наушниками. Детина мрачно чавкал над котлом с кашей.
— Рубаешь? — зловеще спросил Борис.
— Ну.
— Сгинь.
— Чо тебе? — прервался детина. — Сгинь, говорю!
— Счас, — сказал детина, потянувшись к бачку с компотом.
— Ах ты, зараза…
Борис уперся ногой в зад детине; ухватив за воротник, рванул на себя. Детина рухнул, выпучил от неожиданности глаза. Борис поволок его по осклизлому полу, скатил с крыльца.
Обрадованный повар шмыгнул на кухню с явным намерением запереться. Борис погрозил ему кулаком.
— Ты чо толкаешься? — спросил детина.
— А как с тобой еще?
— Как… Я пятеро суток кору жрал! — захрипел оскорбленный детина. — Да двои спал, утром только очухался, Я что, Зиганьшин-Поплавский — семь суток не жрать?
— Заблудился, что ли?
— Ну. Пять суток по тайге кружал…
— Так.
— Эдак, — прокряхтел
Покачиваясь, детина показал, как бы он поступил с Борисом.
— А я бы ждал?
— И не охнул.
— Ишь ты, — фыркнул Борис. — Ну, ладно, хромай, на первый раз прощаю. А гипотеза интересная.
Детина стоял.
— Ну ты чего корни пускаешь? Мы же договорились вроде?
— Хлеба вынесешь? — угрюмо попросил детина.
— Ладно, — пообещал Борис. — Переваривай пока.
Повар впустил его с неохотой.
— Что будете? — спросил он, ужав обрюзглые губы.
— Одно первое, два вторых.
Борис сбросил ватник и остался в свитере, хозяйски расхаживая по залу.
— Трудный участок? — посочувствовал он повару.
Тот что-то пробурчал.
— Терпи, товарищ! — продолжал Борис — Побед без трудностей не бывает.
Повар выставил тарелки, поллитровую банку с чаем.
— Откуда тольки такие берутся… — пожаловался он, не глядя на Бориса. — Которые дак тарелки бьют, почишше этого.
— Я полагаю, — рассудил Борис, — вы сами виноваты, товарищ. Ну, пустили бы его. Дали каши. Тихо, мирно, культурно.
— Да-а, — покосился повар. — Как же, разбежался.
— Опять вы не правы! — Борис решил заняться воспитанием повара. — Вы думаете, вы его кормите? Не-ет, — Борис ткнул ложкой в направлении повара, — он — вас. Это же разведчик недр! Пять суток по тайге шел, питался корой. Родину, можно сказать, радуя, сил не щадил! А вы ему… какой-то каши… — он отшвырнул пустую тарелку, — пожалели!
Может быть, частично оттого, что пища была консервированная и неаппетитная, в шутку начатая мораль обернулась в его душе гневом. Проснулась также обида на снабженца, из-за которого такие начались у него неприятности.
— Дай сюда жалобную книгу!
Повар растерялся, засуетился в раздаточной — вероятно, тянул время до прихода Кутузова.
— Я жду ведь! — прикрикнул на него Борис.
— На! Подавись! — швырнул наконец повар засаленную ученическую тетрадку.
Борис, прищурясь, поднял тетрадку, аккуратно расправил и стал листать в поисках чистого места. Она была исписана вдоль и поперек. Борис углубился в чтение, прихлебывая чай из банки. Какие-то геологи жаловались на плохое качество отбивных, понося работников орса в очень рискованных выражениях. Одна странная запись заинтересовала Бориса. Каллиграфическим почерком было выведено: «Обед, вина, сервировка — все было очень хорошо. Лев Толстой, граф».
Борис хохотнул, воодушевись, достал авторучку и, сбрызнув на пол, приписал: «А повар на кухне от голода пухнет. С подлинным верно. Борис Шумилов, маяк пятилетки».
На кухню в эту минуту вошли двое. Один — краснолицый, в милицейской форме — видимо, это и был долгожданный Кутузов, второй — низенький, в меховой куртке и в картузе из нерпы — какой-то начальник.
Повар подобострастно начал объяснять милиционеру ситуацию, но тот его остановил.
— После. Эй, друг! — окликнул он Бориса. — Это твой тягач?