Расписание тревог
Шрифт:
Фабричной обуви у Рогова до войны не было; конечно, босый в грязь не ходил, но то были обноски, которые он донашивал за старшими братьями, — вечно приходилось наматывать целые кузовья, чтобы не хлябали. Носы загибались кверху, как у клоуна… В армии выдали ботинки с обмотками, тоже были велики, не по ноге. Уж там какие достались… Теперь-то он ходил в чужом размере: то тридцать восьмой пришлют, то тридцать девятый. Вот же, природный размер запамятовал! Этак имя свое забудешь. Рогов тяжело задумался, весь ушел в напряженное воспоминание. «Ведь как сейчас
— Зятек! Сергей Палыч! Дай-ко я тебя поцелую, героя нашего! Безразговорочно! — Григорий, пользуясь тем, что на людях Рогов держал себя с ним аккуратно, лез с поцелуями.
Надя сторожила их взглядом. Ворковала, ухаживая за гостями, а глазами была подле мужа и брата.
Рогову было не до шурина. Он все вспоминал, струной натягивал память, и Григорий отстал, привязался теперь к председателю с соображениями по запоздавшей награде:
— Очевидно, Петр Федорович, часть расформировали, представление-то и затерялось. У кого-нибудь нетолики прикололось к другому делу или там прильнуло как-то. Вот у меня раз с накладными вышло…
Григорий стал рассказывать о накладной, подколовшейся к путевым листам этак снизу и до того приладисто, что он их сто раз перебрал и только на сто первый и обнаружил.
Голос его сбивал Рогова с мысли.
— Н-да, вечный поиск… — покосившись на шурина, проговорил он.
— А? Что? — переспросил Григорий.
— Я говорю — вечный поиск. Кого указ ищет, а кого — статья…
— Не-е, Сергей Палыч, меня под статью не подведешь! — Глаза Григория брызнули влажным жаром, — Я закон уважа-аю. А что когда было, о том история умалкивает!
Надя расплакалась:
— Господи, опять за старое! До каких же пор?!
Рогов поднялся из-за стола и вышел из горницы.
А бабы уже надели туфли, клубный баянист Ганя уже прижимал ухо к баяну, подтягивал ремни — затевались танцы. В другое время Рогов с удовольствием бы посмотрел на танцы, но сейчас не хотел, надо было сосредоточиться. Он сел на лавку, уставился в одну точку. «Погоди-погоди, не до сорок же третьего я обмотки носил? Обували же в сапоги… Хм! Верно». А память пробуксовывала, не отдавала такую малость. Вспомнилось наконец, что с весны сорок третьего и до ранения ходил в трофейных, с короткой голяшкой. Те вообще хрен поймешь, какого они размера. Померял — годны, и ладно.
Пришла Надя.
— Ты чего гостей бросил?
— Пусть попляшут.
— Нехорошо, Сережа…
— Сейчас приду.
Спрашивать у Нади было бесполезно, поженились после войны: откуда ей было знать, какой он носил размер? Попросил:
— Пришли мне братца.
— Сергей! Уйду, честное слово!
— Да не трону я его, уймись. Спросить кое-что надо… по делу.
— Прямо чумной какой-то! — всхлипнула Надя, но Григория позвала и сама осталась.
— Слушай, я у тебя в сорок первом, в июне, числа двадцатого, сапоги получал, по разнарядке. Помнишь?
Григорий,
— Многие получали…
— Какого размера, не можешь сказать?
— Какой надо было, тот и выдал.
— Да я не про то, претензий у меня к тебе никаких нет! — раздраженно проговорил Рогов, — Размер их, размер не помнишь?
— На что тебе? Теперь вроде без разницы, какой размер.
— Ну я прошу тебя! — закипая, сказал Рогов. — Вспомни! Забыл я, понимаешь? Размер ног забыл! Убудет от тебя?
Надя все поняла, опустилась рядом на лавку, прижалась. Рогов ее отстранил.
— Не то сорок второй, не то сорок первый… А не сороковой? — стал вспоминать Григорий. — Ванька ваш какой носит?
Сын Роговых был на голову выше отца и носил сорок четвертый.
— У тебя у самого-то какой? — спросил Рогов, перебарывая себя: в самом деле, не обязан же был Григорий помнить, какие сапоги выдал ему сорок лет назад.
— Сороковой. Но ты выше меня был, пальца на три. И размер, следовательно, у тебя больше.
— Свекровушка, покойница, помнила, поди… — тихо сказала Надя и осеклась. — Молчу, молчу, Сережа…
Рогов постучал себя кулаком по лбу:
— Память заклинило! Это же надо…
— А ты выпей, — обрадованно, поскольку опасность миновала, сказал Григорий. — Вот она и освежится, память-то!
Рогов машинально принял из его рук стакан, но пить не стал, вернул, прихватил зубами кулак:
— Может, сорок второй все же?
Григорий загорелся охотою услужить.
— Мы вот что сделаем! Мы сейчас всех мужиков измерим! Кто с тобой вровень, с тем у тебя и размер одинакий!
— Это как же у тебя получится?
— Очень даже просто! Ты сиди, значить, а я мужиков буду подводить и рядом сажать!
Надя отнеслась к затее с сомнением:
— Может, не надо?
— Да это же плевое дело!
Григорий нырнул в горницу, в гущу веселья, выдернул Пашу Ревякина.
— Ты чего, чего ты это? — заупрямился тот, смеясь, думая, что его разыгрывают. Тем не менее дал себя вывести, усадить на лавку возле Рогова и осмотреть.
— Нет, не подходишь, — сказал Григорий. — По плечам как раз, а макушка выше. Иди доплясывай!
— Дак ты не фотографировать? — разочарованно сказал Паша.
— Не, освещения мало! — гоготнул Григорий и ринулся опять в горницу.
Следующим стал председатель. Григорий мог бы вытащить первого, кто подвернулся под руку, но председатель колхоза был для него лестнее.
— Петр Федорович! — позвал он не то чтобы требовательно, но довольно энергично и твердо. — На минуточку.
Председатель выслушал его, нахмурился, но подчинился тоже и сел рядом с Роговым.
— Эх, Серега, Серега, — сказал он ласково. — Знаешь, какую я за собой вину тащу? Будь ты не в моем разнесчастном хозяйстве механизатором, а в каком-нибудь позаметнее, вон хоть у Пашки Захарова, давно бы Звезду Героя носил! А теперь, на этой твоей должности, ничего тебе, кроме выговоров, не светит…