Расплата
Шрифт:
Лошади с поклажей поднимались в гору. Мушни долгим взглядом проводил неторопливо шагающих мужчин. Может, пойти с ними? Там, наверху, деревни. Ему покажут дорогу вниз, и, быть может, он сумеет один, без проводника, добраться до долины. Но почему-то не хотелось уходить отсюда. Что-то держало его здесь и не отпускало. Вдруг ему представилась Тапло, и он понял, что думал о ней еще до того, как увидел ее, что, не сознавая того, давным-давно представлял ее образ, ее лицо, и рассердился на себя за то, что и сегодня не может выкинуть из головы эту девушку. Да куда там выкинуть, она все сильнее притягивала его к себе, заставляя забывать о деле, о грозящей ему опасности. «При чем тут Тапло? — с раздражением подумал он, будто бы оправдываясь перед трезвым рассудком. — Просто нет смысла бродить, переходя от деревушки к деревушке, все равно одному мне отсюда не выбраться, надо искать другой выход». Его потянуло посмотреть
Он стал спускаться. Какая-то часть его противилась этому, а другая словно подталкивала в спину. И Мушни шагал к летному полю, не понимая, что ведет его — страх или, напротив, жажда риска. Вертолет посреди поля походил на птицу с подбитым крылом. Неподалеку на пологом склоне какой-то человек косил траву. Мушни не думал о том, для чего ему нужно увидеть милиционеров. Просто казалось, что, не посмотрев на них, уходить отсюда нельзя. Но встреча с ними, к которой он так стремился, одновременно пугала его. Он шел и по своему желанию и словно бы наперекор ему.
На летном поле Мушни застал толпу отъезжающих с вещами. Вопреки обыкновению, не было никакой суеты и шума. Мушни стоял в стороне от толпы, с утомленным, задумчивым лицом, и смотрел на крохотную ровную площадку, окруженную горами, через которые вертолет вскоре перелетит и опустится в огромную долину, откуда открыты все дороги.
Люди степенно поднимались в вертолет, провожающие стояли группами и тихо беседовали. Мушни медленно направился к столовой, и в это время появились милиционеры. Они вышли из столовой, остановились на крыльце, что-то говоря оставшемуся в столовой буфетчику. Мушни резко повернулся и остановился как вкопанный, он будто примерз к месту. Потом очень-очень медленно сделал несколько шагов, напряженно ожидая оклика, но никто его не окликнул. Он слышал голоса милиционеров — грубый, низкий принадлежал, скорее всего, толстому — и знакомый писклявый голос буфетчика. Мушни было трудно отдалиться от этих голосов, трудно было сделать хотя бы шаг, так и тянуло подойти поближе, узнать, о чем они говорят. Чуть повернувшись, Мушни бросил быстрый взгляд в сторону столовой, но на крыльце никого уже не было. Тогда он повернулся совсем, медленно, как человек, слоняющийся без дела, и увидел, что милиционеры быстро уходят той самой тропинкой, которой он шел с Тапло вчера. Огромная тяжесть свалилась с плеч. Но одно непонятно: почему милиционеры ушли, не проверив, сел ли Мушни в вертолет. А может, они знают, что вертолет все равно осмотрят при посадке? Ведь Ладо предупредил, что там, в долине, тоже объявлен розыск. Значит, им кто-то сказал, что Мушни был вчера в деревне, у Квирии, и они думают, что он все еще там. Тем не менее Мушни испытал невероятное облегчение и даже некоторое разочарование: встреча с милиционерами, которой он добивался с таким напряжением сил, ждал, преодолевая страх, оказалась такой пустяковой.
Дождавшись, чтобы милиционеры скрылись из глаз, довольный полученной отсрочкой, Мушни вошел в столовую. Буфетчик суетился за прилавком. Он не ответил на приветствие Мушни. И только кончив возиться, спросил:
— Ты нашел… то, что потерял?
— Нет, — ответил Мушни, с трудом припомнив, что потерял служебное оружие.
После паузы буфетчик снова задал вопрос:
— Тебя Мушни зовут?
— Да.
— Тебя милиция ищет. — Буфетчик смотрел на Мушни прямо и серьезно. В руке у него был длинный острый нож. — Спрашивали, не знаю ли я такого.
— А ты что?
— Сказал, что не знаю. — Он положил нож и всем туловищем обернулся к Мушни.
— Что им от меня нужно? — спросил тот.
— Не знаю. Тебе виднее.
Мушни понял, что этот суетливый человек все знает, проникся к нему благодарностью и подумал, не спросить ли у него совета, но спрашивать не стоило, все-таки буфетчик был ему чужим. Пока Мушни размышлял, порыв к откровенности рассеялся. Даже если бы буфетчик был близким, не имело смысла открывать ему душу. Кто может разделить твое горе, почувствовать твою боль, как свою?
— Куда они пошли? — спросил Мушни.
— А ты что, не знаешь? — удивленно взглянул на него буфетчик и, встретив растерянный взгляд Мушни, помрачнел: — Ночью Квирию убили… бандиты лошадей угнали, он погнался за ними, — его убили. Все в деревню ушли. И милиционеры тоже.
10
Это было так неожиданно, что Мушни не испытал ни грусти, ни ужаса, безграничное удивление овладело им целиком. Быстрым шагом направился он к деревне, и чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Он никак не мог представить себе, что Квирии нет в живых. Того молодого, жизнерадостного человека, с которым он совсем недавно пил вино и разговаривал за столом, больше не существовало.
Наконец показалась деревня. Оттуда доносились громкие вопли и причитания. Мушни остановился и огляделся. Все оставалось таким же, как вчера. Ничего не изменилось. Прибавился только женский горестный плач. Мушни оттер пот с лица и пошел к деревне, вернее — навстречу все усиливающемуся плачу, который убедил его в смерти Квирии. И глубокая, искренняя скорбь охватила его, оттеснив собственные волнения и заботы. Все показалось ему мелким, незначительным, — прибытие милиционеров, его страхи, возникшее вчера чувство к Тапло…
Он прибавил шагу и вошел в деревню.
Деревня казалась безлюдной, Мушни никого не встретил по пути к дому Квирии. Леденящий крик словно вонзился в него, и он задрожал, трудно было заставить себя войти во двор. Собравшиеся там люди подтверждали суровую правду случившегося. Мушни вошел, охваченный сильнейшим волнением, и приблизился к покойнику, лежавшему посреди двора на тахте и окруженному женщинами. Он посмотрел на бледное, как миткаль, лицо Квирии, безучастное, равнодушное ко всему. Квирия не слышал причитаний, не видел, как плачут склонившиеся над ним женщины. На груди его лежал обнаженный кинжал, указывающий на смерть от раны, у изголовья на белой шерсти стояла бутылка с водкой и лежал кусок каменной соли. Мушни глядел на Квирию и удивлялся этому внезапному, невероятному и тем не менее — раньше или позже неизбежному — превращению. Потом он поискал глазами бабушку Квирии. Та стояла с застывшим лицом, уставясь на единственного внука. У Мушни сжалось сердце от боли, но он понял, что эту боль вызвала в нем старушка, а не белое лицо ко всему равнодушного Квирии. Слезы сдавили ему горло, и он поднял голову. Над селом плавало круглое белое облако, такое одинокое и беззащитное в бескрайнем синем небе. «Ничто не прочно, ничто не надежно», — подумал Мушни.
Женщины причитали, мужчины стояли в стороне. Среди женщин, столпившихся вокруг покойного, Мушни заметил Тапло. С лицом суровым и строгим она стояла рядом с молодой женщиной, обливающейся слезами. Это, наверное, и была жена Квирии — Шукруна. Мушни хотел было разглядеть ее, но тотчас перевел взгляд на Тапло. Он не думал, что так обрадуется, увидев ее. Ему очень захотелось окликнуть девушку, но он вовремя удержался. Кроме Тапло, он никого не знал здесь, может, поэтому она и показалась ему близкой и родной, в ней для него заключался смысл жизни, и очень хотелось, чтобы она заметила его. Он отошел подальше и встал в тени, падающей от дома.
Мог ли он вчера подумать, что сегодня вернется сюда?! Какой счастливой выглядела вчера бабушка Квирии! У Мушни опять болезненно сжалось сердце: какая-то необъяснимая нелепость в мгновение ока калечит целую жизнь, а человек не ощущает приближения этой минуты, и она настигает его неподготовленным, беспомощным и растерянным. Меняется ли мир после несчастья, приключившегося с одним человеком? На первый взгляд — нет. Но так ли это? Вчера стоял такой же ясный солнечный день, но разве не изменилось ничего за этой завесой, на вид недвижной и непроницаемой? Изменилось и вместе с тем осталось прежним. Как река не теряет своей сути и облика в непрерывном течении, так и жизнь.