Расплата
Шрифт:
Свернув с дороги, они пошли по мокрой от росы высокой траве и вскоре очутились перед финским домиком. Мушни с удовольствием вспомнил, как ночевал в комнате Тапло. И стало грустно от того, что они уже пришли. Впрочем, кто знает, может, это к лучшему.
— Ключ в дверях! — сказал он.
Тапло поднялась по ступенькам.
— Заходи! — пригласила она.
14
Пьяные милиционеры колотили в запертую дверь столовой. Обычно в такое время в столовой никого не бывало, буфетчик ночевал в деревне у родственников. Но в этот вечер забили корову, которая сорвалась со скалы и сломала
— Ты чего в темноте сидишь? — заорал низенький, толстый.
— Давай вина! — Высокий рябой с такой силой хлопнул буфетчика по плечу, что тот чуть не упал.
Развязность незваных гостей разозлила буфетчика, но он нагнал на лицо привычную улыбку и вежливо предложил садиться. Пока буфетчик зажигал керосиновую лампу и откупоривал бутылки, долговязый милиционер затянул песню.
Гляжу на тебя, как ястреб на перепелку, —он раскинул свои длинные руки, как крылья, и закачался, теряя равновесие.
Знать бы, что ты думаешь обо мне! —подхватил низенький, черноусый, игриво подмигивая буфетчику.
«Принесла вас нелегкая!» — думал тот про себя, ставя на стол стаканы.
Милиционеры стояли посреди комнаты, увлеченные пением.
Все время, пока они пели, буфетчик стоял за прилавком, томясь от безделья, и думал о неосвежеванной корове. Подставив пьяным стулья, он сказал:
— Видно, хорошо покутили…
— Что нам еще оставалось?
— А парня того вы нашли? — словно проверяя, спросил буфетчик, хотя только что видел Мушни.
— Которого?
— Да за которым приехали?
Толстый милиционер вдруг заревел, как зверь, и изо всех сил хватил кулаком по столу. Глаза его налились кровью, и на лице появилась такая злоба, что буфетчик возблагодарил бога, что Мушни в эту минуту здесь нет.
В столовой установилась тишина — пролети муха, ее слышно было бы. Но милиционер закричал опять, прежде чем присутствующие успели ощутить эту тишину.
— Поймаю и своими руками задушу! — заскрипел зубами толстяк, сжимая кулаки. — Вот так задушу! — показал он буфетчику, шевеля пальцами, как будто разминая в руках что-то твердое и неподдающееся.
— Никуда он не уйдет, — добродушно произнес долговязый, он, видимо, был в хорошем настроении и хотел успокоить рассвирепевшего друга.
— Ты думаешь, я ловить его буду? — прервал его толстяк и снова обратил к буфетчику искаженное злобой лицо. — Нет! Ловить его незачем! Я научу его, как надо стрелять!
— Стрелять — это мы умеем! — весело подтвердил долговязый и собрался снова затянуть песню.
— Стрелял в самого главного геолога! — с таким возмущением кричал толстяк, словно не представлял себе более почетной и высокой должности. — Я ему покажу, как надо стрелять! — Он достал из кобуры револьвер и направил его в угол комнаты, будто там скрывался Мушни.
— Выходи! — заорал он в темноту с таким напором, словно обращался к Мушни, которого никогда не видел и бог весть каким себе представлял.
— Выходи, прямо в лоб тебе пулю влеплю, сопляк! — Он встал, сделал несколько шагов к темному углу и нажал курок.
Загремел выстрел.
— Вот так, — опустив револьвер, процедил милиционер. — Ну, а теперь наливай!
Скорее всего выстрел немного отрезвил его и некоторым образом успокоил.
15
Тапло и Мушни тихонько вошли в темную комнату и прикрыли за сбой дверь. Окно было закрыто, ветер колебал занавеску. Мушни заволновался так же, как и вчера, когда вошел в эту комнату один. Сейчас Тапло была с ним, и сердце у него билось учащенно, то ли от сознания, что он здесь, с ней наедине, огражденный от всего мира, то ли от недавней погони — невидимой, но несомненной. Привыкшие к темноте глаза различали кровать, на которой он провел предыдущую ночь. Кровать Тапло. Это сближало их, у них словно бы появилось что-то общее. Мушни с трудом овладел собой и успокоился, только когда Тапло засветила лампу и насмешливо спросила:
— Что ты торчишь в дверях? Садись!
Она достала из тумбочки бутылку водки. И, ловко двигаясь, накрыла на стол. А Мушни сидел и следил, как бесшумно и плавно скользила она. При свете лампы девушка казалась особенно красивой, и он ни о чем не думал, ни о Квирии, ни о милиционерах. Просто наслаждался тем, что происходит сейчас, сию минуту, просто смотрел, как Тапло готовит ужин.
Выставив на стол сыр, соленья, две тарелки, стаканы и бутылку, Тапло вышла из комнаты. Мушни услышал, как она постучала в соседнюю дверь и спросила: «Можно?» В ответ раздались голоса — мужской и женский. Скрипнула дверь, и опять стало тихо. И вдруг эту сплошную, без единой трещины, тишину разбил выстрел, далекий, но резкий, как свист плети. Тревожным воспоминанием ворвался он в сердце Мушни, нарушив установившийся там мир. Мушни вскочил со стула и хотел выбежать из комнаты, но потом раздумал и подошел к окну. Ничего не было видно, только на склоне горел костер. Должно быть, там ночевали пастухи. Сонное поле, убаюкивающий стрекот цикад. Уж не послышался ли ему выстрел? У него так напряжены нервы, что ежеминутно мерещится то погоня, то стрельба.
Снова заскрипела дверь в коридоре, вернулась Тапло. Мушни все стоял у окна.
— Тебе что, воздуха не хватает? — спросила Тапло. Она принесла от соседей хлеб и вареное мясо.
— Стреляют, — сказал Мушни.
— Ты придумываешь? — встревожилась Тапло и тоже подошла к окну. Они стояли рядом, вперив глаза в кромешную ночную тьму, поглотившую все вещное, и из этой тьмы до сознания доходил только прерывистый, словно прыгающий стрекот цикад. Мушни обнял Тапло за плечи, она сбросила его руку и отошла от окна.
— Правда стреляли или ты выдумал?
— Разве я когда-нибудь выдумывал?
— Не знаю. Я тебе не верю.
— Почему?
В это время кто-то затопал по коридору тяжелыми сапогами.
— Гио, это ты? — окликнула Тапло.
— Я. — В комнату вошел молодой чернявый тушин. При виде Мушни он смешался, но вежливо с ним поздоровался.
— Знакомься, Гио, — сказала Тапло, — это товарищ моего брата, прибыл сюда с экспедицией.
Мушни достал из-за пазухи правую руку и протянул ее соседу Тапло. Тот пожал ее так сильно, что Мушни едва не вскрикнул от боли, но сдержался и остался собой доволен, да и давешнее снадобье, видать, помогло. Вместе с тем пришло воспоминание о Квирии и рассеяло его благодушие. Умиротворение, которому Мушни поддался в этом ветхом домике, не вязалось с гибелью Квирии.