Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
VIII
К Конюхову среди шума несколько раз прокрадывался какой-то рыжий, невзрачный молодой человек, в коротеньком сюртучке, и таинственно докладывал ему о чем-то. Конюхов говорил с ним вполголоса, по обыкновению отвернувшись в сторону, что-то приказывал, и молодой человек так же незаметно исчезал.
– - Ну?
– - спрашивала Анна Ивановна, озабоченная встревоженным видом мужа.
– - Прозевали!-- отвечал он, хмуря брови:-- Захватили народищу тьму, а депутацию проморгали. Ищут теперь,
– - Какая досада!..
– - Забрали сейчас одних болванов, да не тех... Жалоба должна быть у Барсукова, а его-то и нет... Подлецы!.. распугали народ, шуму наделали... кособокие!.. Вообще выходит безобразие!..
– - Ну, ничего... не волнуйся... Бог даст, устроится...
– - И это называется: негласно... тьфу!.. вот наши дурацкие порядки!.. До генерала дойдет -- сущий скандал!
– - Этого не может быть!.. А если бы и так, то что ж? Мы тут ни при чем, мало ли производится дознаний и прочее. Наше дело сторона.
Снова откуда-то вынырнул рыжий молодой человек и, почтительно переждав разговор, подошел к Конюхову.
– - Осип Павлович вас просят,-- доложил он:-- туды-с.
– - Хорошо,-- сказал Конюхов и пошел за ним.
В укромном местечке их поджидал Осип Павлович, тучный, упитанный человек, с бритой головой и красным лицом, затянутый в мундир.
– - Здравия желаю!
– - проговорил он хриплой октавой.-- Многая лета!..
– - Здравствуйте. Ну что?
– - Слава богу... Готово-с
– - А бумага?
– - Готово-с.
– - Дайте-ка мне.
– - Невозможно. Она там... приобщена к делу.
– - Но мне нужно непременно. Что написано? Кто писал?
– - Писали господин Кленовский.
– - Как?!
– - Студент-с, а не господин лесничий, конечно-с.
– - Ага!.. Вот мерзавец!.. Я так и знал.
– - Уже и они... ау! До свиданья!..
– - Когда? Что вы толкуете! Я сейчас его видел.
– - Никак нет-с... ау-с!.. изъяты из обращения.
– - Туда и дорога!.. А жалоба мне нужна...
– - Да вы не беспокойтесь, Петр Саввич: она приобщится к делу и дальше не пойдет, а другой, надеюсь, не напишут... Нет, уж теперь погодят... Если угодно, я копию сниму.
– - Пожалуйста.
– - С полным удовольствием. Имею честь кланяться. Многая лета!..
Конюхов вернулся к обществу, все такой же деревянный, но проницательная Анна Ивановна заметила, что настроение его изменилось.
– - Ну, что?
– - спросила она шепотом.
– - Все хорошо. Накрыли.
– - Видишь, я говорила. Слава богу.
Молодежь между тем снова образовала хор. Мало-помалу к ним присоединились и старшие. Ожегов, по-мужицки схватившись за голову, пел с большим чувством. Пел Веретенников, пели инженеры, и песня всех хватала за сердце, будя золотые воспоминания о минувшей студенческой жизни. Даже Конюхов, вытянувшись, как жердь, подтягивал козлиным тенорком:
Волга! Волга!
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля...
Когда запели "Забытую полосу" и дошли до куплета: "и шагает он в синюю даль", то всем до слез стало жаль неизвестного пахаря, идущего по Владимирке "за широкий, за вольный размах" и вспоминающего свою заброшенную полоску.
Голос Светлицына покрывал весь хор.
– - Какой чудный бархатный бас!-- заметил генерал.-- Не споет ли молодой человек что-нибудь один?
Тотчас же все приступили к Светлицыну с тою же просьбой. Он согласился и, поднявшись на небольшой камень, как на эстраду, шутливо раскланялся с публикой. У ног его, точно алмазная пыль, светилась роса, покрывавшая бугры седого мха, а внизу, в глубине пропасти, сквозь синеватую мглу темнела река и серебрился кустарник, отбрасывая от себя короткие черные тени. "Надо что-нибудь мощное, смелое",-- подумал он и запел "Утес".
Е-есть на Волге уте-ес...--
начал он и заробел, чувствуя, что голос его, не имея опоры, бессильно расползается в пространстве. Он прибавил звука, и, когда пробудилось дремавшее в горах эхо и запело вместе с ним, голос его окреп и зазвучал уверенно и могуче.
Ему много и дружно аплодировали и требовали повторения, но он отказался и сошел вниз. Потом еще пели "Проведемте, друзья", "Вперед без страха и сомненья" и другие песни. Генерал находился в самом благодушном настроении.
– - Меня в особенности трогает, господа, ваше дружное, согласное общество,-- говорил он:-- Вы как будто, одна семья, связанная кровными узами. Это так редко и потому так приятно. Я вижу здесь не начальников, не подчиненных, а добрых товарищей одного большого, общего и полезного дела. Это хорошее товарищеское отношение, говорят, распространяется и на младших сотрудников ваших -- на рабочих, и я этому охотно верю, потому что вообще допускаю такую возможность... Я верю в дружеский союз тружеников, ибо в единении сила. Я поднимаю свой бокал, господа, за единение, за силу союза и его благие результаты...
– - Ура-а!-- диким голосом закричал Ожегов и полез к генералу целоваться.
– - Урра!.. Урра-а!-- дружно подхватили восторженные голоса.
– - Ах, ваше превосходительство!.. Как вы хорошо сказали! Как выразили... Мы в самом деле, как одна семья... кровная, задушевная семья!-- захлебываясь, говорил Ожегов.-- Ей-богу! Мастеровые -- наша семья. Живем, слава тебе господи... ладно живем. Наш меньшой брат -- товарищ, сотрудник -- совершенно верно...
– - Могу засвидетельствовать, что для населения делается все возможное,-- также очень растроганный, сказал Конюхов:-- князь не щадит средств... Придите на помощь, дайте нам железную дорогу, и тогда мы оживем...