Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
– - Что пристал? Публика, подумаешь... всякая сволочь. Подождут!
Не торопясь, подобрала юбки и влезла до пояса в картонный, раззолоченный рыбий хвост. Облокотилась.
– - Ну, показывай, что ли, седая кикимора!
Занавес поднялся. Хлопки и крики в публике разом смолкли, оборвался и солдатский вальс.
– - Живая, говорящая нимфа, пойманная в Средиземном море. Половина рыбы, половина женщины. Нимфа, скажи, сколько тебе лет?
– - Семнадцать!
– - досадливо, со зла кинула Фрося, лузгая семечки.
– -
– - растерянно и опасливо спрашивает вдруг заробевший старичок.
– - Гм! Черт их знает, кто они были! В воспитательном выросла, потом по прачечным пошла, никаких родителей не знаю!
– - к ужасу антрепренера, уже совсем не по программе ответила Фрося.
В публике ропот, одобрительный смех, шиканье и свистки.
– - Желающие могут убедиться, что здесь нет обмана, что это действительно живая, говорящая нимфа!-- спеша потушить скандал, лепечет заученные фразы обезумевший старик.
Когда "желающие" обступили вплоть и бесцеремонно разглядывали и ощупывали, Фрося по привычке состроила томное лицо, протянула руку вперед и заигрывающе, умильно вымолвила:
– - Пожертвуйте...
– - Вот тоже! Что они дурачат честной народ?!
– - вдруг громко выкрикнул какой-то молодец в бешмете и бобровой шапке.
– - Нимфа! Да я эту потаскуху за двугривенный со всей ее требухой куплю!
– - Господа, господа...-- завертелся старичок в сером цилиндре.
– - Что?! Это я-то потаскуха? Меня за двугривенный?
– - мигом вылезла из рыбьего хвоста Фрося.-- Это, может, жена твоя по двугривенному идет, паршивец ты этакий, а у меня ребенок есть, я тебе не потаскуха!
И прежде чем могли опомниться, она со всего размаху влепила обидчику звонкую затрещину.
Поднялся невообразимый гвалт, рев, шум.
– - Это разбойничье гнездо! О-о! А-а!
– - Бей их! Обман! Деньги назад!
Кто-то ударил Фросю, и по лицу у нее течет кровь, кто-то изорвал на ней кофточку, дергали, толкали... Антрепренер скрылся, а откуда-то выбежал бледный, перепуганный Сашка-гимнаст, и его ударил по голове купец в лисьей шубе.
– - Бить нельзя! Эй, нельзя бить! За что бьешь мальчонку?
– - Полицию надо сюда! Зови полицию!
С улицы напирала любопытная толпа, верещала, как под ножом, кассирша, отстаивая хозяйские деньги; надрываясь, жалобно и тревожно плакал полицейский свисток.
Через десять минут порядок был восстановлен. На сцене "Услады" распоряжался околоточный и чинил допрос.
– - Ты кто такая?
– - строго обратился к Фросе.
– - Не больно тычься, я тебе не родня!
– - ответила та, сморкаясь кровью и глядя на полицейского чина насмешливо и враждебно.
– - Что?! Кто ты, у тебя спрашивают?
– - Не фыркай! Почище видали, да редко мигали... Нимфа я.
– - Я тебе дам нимфу! Я тебе покажу! Паспорт есть?
– - Это она, вашескородие! Которая нанесла мне оскорбление... словами и действием, она...--
– - Знаю. Это еще что за шут гороховый?
– - Позвольте представиться... антрепренер-с... простите, такое досадное происшествие...
– - Знаю. Айда все за мной! В участке разберем!
С этого вечера театр "Услада" был закрыт, к вящей радости конкурентов.
О труппе его ничего неизвестно.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по тексту газеты "Уральский край", 1909, 25 декабря.
СВОЯ СВОИХ
Тому бы, известно, по дружбе объясниться келейно, посоветовать приятелю не говорить напредки непотребных слов, за которыми, как ему было известно, и крамолы-то никакой не таилось. Так вот поди ж ты! Не знаешь, где упадешь. Законность какая-то на ту пору обуяла, служебное рвение... Ох, если бы да знать тогда! Не знал.
Вот и приехали на промысла хорошие гости: мундирчики с иголочки, шпоры позвякивают, все-то на них блестит, сверкает. Красота! Приняли отменно: бал, ужин с шампанским, музыка, дамы... Уехали, очарованные сами и всех очаровав. Долго воздушными поцелуями обменивались. Управляющий после того так полюбил военных, что стал свято чтить не только царские дни, а и все кавалерийские праздники. Даже флагов нашили в большом изобилии.
Только господин исправник после ближайшего первого числа не получил с промыслов традиционного конвертика с лаконическим: "в собственные руки". Изумился, подождал недельку.
"Может, забыли просто... Хотя, как забыть? Ну да мало ли! А вдруг да... Нет, нет!" -- сам испугался мелькнувшей догадки.
И неделя, другая прошла, а конвертика нет как нет.
– - Господи, неужто? Конечно, по закону не обязаны, просить нельзя... Да разве одни писаные законы? Освященный веками обычай стоит закона, уважение его не менее обязательно...
Пришло следующее первое число и опять не принесло ничего. Выходило уже -- не забыли, а наоборот,-- припомнили.
– - А, вы вот как! Хорошо же, посмотрим. Пока не трогали закона, жили да радовались:
– - Ах, что и за исправник! Ему бы губернатором...
– - Вот это -- управляющий... Не копеечник! Сейчас видна натура, размах... Белая косточка!
А как попутал лукавый в недобрый час на законы опереться, и пошло:
– - Хапуга! Держиморда! Я ему покажу, полицейской крысе...
– - Выжига, вор, нигилист! Ему в остроге сгнить мало!
И чинили один другому всякие каверзы, пакости.
Событие исключительной важности, задолго оповещенное в "Ведомостях" и взволновавшее уездные сферы далекой окраины: едет "по епархии" преосвященный. Трепетали батюшки, морщились церковные старосты и монастырские казначеи.