Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
– - О, господи! Прости нас, грешных...-- И выпивает при этом рюмочку из поставленного перед ним графинчика, закусывает балыком и икрой.
Дальше, какой-то средних лет, необычайно важный и властный с лакеями, джентльмен, а по речи и манерам коммивояжер-купец из "интеллигентных", угощает офицера сигарами, кофеем и ликерами.
– - Это мне обходится рублей шестьсот, ну и пускай! Зато ведь хор какой! Разве только в Москве такие... Мне преосвященный тогда за обедом и говорит...
Офицер держится холодновато, с большим достоинством, и хотя принимает
– - Господи меня благослови!
– - все крестится и выпивает набожный старичок. Опорожнил графинчик и пальчиком помаячил официанту насчет другого. Потом выразительно помахал платочком, отгоняя табачный дым.
– - Вот стоит по печатному написанное, что курить за столом воспрещается, а промежду прочим, не соблюдают сего,-- кинул как бы в пространство.
Офицер разом обернулся в его сторону.
– - Извините, пожалуйста, мы вас, кажется, беспокоим?-- галантно поклонился, готовясь потушить сигару будто бы.
– - Что вы, господин! Нисколь даже, курите себе, курите!-- не хочет уступить в вежливости польщенный таким тонким обращением деликатного человека: -- Я только к слову, а то что же, помилуйте! Сделайте одолжение...
– - Верно, раскольник! Они всегда так: дыму табачного не выносят, а водку пить с двуперстными крестами -- сколько угодно...-- почти вслух обронил джентльмен гостинодворского пошиба, досадуя, должно быть, что отвлекли внимание собеседника от его повествований о знакомствах с высокими персонами. Правда, офицеру давалось понять о социальном положении его случайного компаньона в совсем не хвастливой форме, а этак вскользь и даже в иронически-снисходительном тоне -- надоело, мол, и нисколько даже не занимает!
– - но, видно, все-таки...
– - Господи благослови!
– - знай старается над вторым графинчиком патриархальный старец, не замечая шпильки.
Впуская клубы морозного воздуха, в зал то и дело входят новые пассажиры. Долго толкутся в дверях, пролезая с картонками и узлами.
– - Затворяйте двери! Как не понимать, что тут дети...-- всякий раз встречает пришельцев нервозная дама.
Одна прибывшая компания оказывается знакомой тому именитому коммерсанту, что угощает офицера. Трое мужчин и дама.
– - А-а, здравствуйте! Вот не узнал!
– - Богатым быть, хе-хе... Милости просим!
Требуется новый запас ликера, шоколад для дамы.
Офицер чуточку отодвинулся и держится в кругу новых, нежданных знакомых с еще более осторожной, слегка высокомерной учтивостью. Похоже, его начинает шокировать это общество, где сразу завязались разговоры о хитро проведенных и, кажется, не совсем чистых сделках с векселями, замаскированно хвастливые повествования о беседе запросто с губернатором, а все это вперемежку с неуклюжими остротами, пошлыми любезностями по адресу дамы, смачными гастрономическими прениями.
– - Докладывают ему, конечно: потомственный почетный гражданин...
– - Нет,
– - Ну, чем удивили, батенька! У меня бывали стерляди с вашего осетра, ей-богу... Во! Аршина полтора!
Совсем уж осовевший благообразный старец разглядывает плакаты по стенам, размышляя вслух:
– - И все жиды, армяне да немцы... Ни одной русской фамилии! О, господи...
– - Но, позвольте! Как это "не дается", когда я даже и подписываюсь всегда потомственным почетным гражданином?
– - Извините, я не спорю, мне только помнится... Может, ошибаюсь, может, и за личные заслуги, кроме духовенства, дается потомственное, может быть...-- почти презрительно соглашается офицер, отодвигаясь еще дальше.
– - Забыли господа бога и заповеди его, вот он и наслал, как древле саранчу, всякую инородную нечисть по грехам нашим,-- изливается в гражданской скорби благочестивый старец.
Все новые и новые пассажиры... Заняты все диванчики, все стулья. Дамы, укутанные в дорогие меха, увешанные золотом, с птицами, звериными мордами и лапами на головных уборах, похожи на каких-то языческих идолов и, повидимому, гордятся этим. Кажется, они с удовольствием вдели бы себе в нос и губы какие-нибудь красивые рыбьи кости, но еще нет такой моды...
– - Ах, какая досада: столько ждать... Говорила, спросить по телефону надо было. И лошадей отпустили. Фу, какая глупость!
– - Ну, что ж? Все к лучшему! Успеем поужинать. Эй, человек!
– - сделал строгое лицо только что ухмылявшийся пижон.
– - Только стерлядь сварить обязательно в белом вине, иначе я не ем! Есть у вас сотерн? Ах, я такая капризная!
– - А мороженое фисташковое, слышите? Непременно фисташковое, непременно!
– - Что это?
– - свирепо уставился на официанта какой-то важный чиновник, приготовившийся покушать:-- Как подаешь, спрашиваю я тебя?!
– - Извините-с...-- заробев, лепечет недоумевающий "человек".
– - Дурак... Пшел!
– - с гадливой миной делает пренебрежительный знак рукой.
Упитанный буфетчик прислушивается в священном трепете и встречает несчастного официанта; как ястреб свою жертву, гневно шипит, сверкает глазами на его неслышные оправдания и долго с тревогой приглядывается к сановитому, грозному господину. А тот, довольный нагнанным страхом на безответного лакея, успокоился уже и кушает, аппетитно чавкая.
– - Гинет матушка Россия, гинет...-- скорбно кивает головой осушивший второй графинчик богобоязненный старец и глядит на официанта с кроткою укоризной: -- Так нет, говоришь, растегаев?
– - Нет-с. Вот по карте -- что угодно.
– - М-м... Кансоме да штенглицы какие-то, нерусское все... Все и везде... О, господи!
– - Он мне: не могу, дескать, вот ежели по полтинничку...
– - А я его тут и пристукнул своей накладной! Как, мол, нравятся мои тридцать вагончиков? И на гривенничек, говорю, дешевле вашего, расторговаться-де хочу... Ну, тут другой разговор, конечно! Полный рублик, только проезжай дальше, голубчик мой!