Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
– - Понимаете: сам владыка! Особа!
– - внушительно подымал палец озабоченный исправник, раздавая инструкции. И становые пристава сломя голову летели сгонять народ для починки дорог.
Одновременно с этим вздумал обозреть свои владения какой-то Шляхтин, личность неизвестная; по крайней мере газеты о поездке его не обмолвились, никаких распоряжений на сей предмет от начальства не последовало.
– - Мало ли тут директоров всяких компаний, владельцев и золотопромышленников ездит! Видали этого добра...
Так, разумеется, думал и владыка; вернее -- совсем
И однако на первой же после железной дороги почтовой станции пришлось услышать неожиданное:
– - Каки теперь лошади! Все с Шляхтиным убежали.
Владыка, узнав о причине задержки, вопросительно, с тихою укоризною поглядел на сопровождавшего его исправника.
– - Это недоразумение, ваше преосвященство... не извольте беспокоиться...-- забормотал, краснея. И выбежал во двор.
– - Что?! Да знаешь ли, что я могу с тобой сделать?-- накинулся на почтосодержателя.-- Кто едет-то? Как ты осмелился!
– - Воля ваша,-- развел тот руками,-- только вон две пары стоят, потому, ежели для казенной надобности, без коней тоже нельзя...
– - Я с тобой после разделаюсь,-- зловеще прошипел исправник,-- доставай скорее вольных!
– - Нету вольных, восемнадцать троек под Шляхтиным ушли. Начисто! Подождать, не иначе, придется...
Точно вдруг потеряв способность речи, исправник несколько секунд стоял, выпуча глаза. Мужик, потупясь, ковырял в носу. Потом точно кто плашмя ударил лопатой по чему-то мягкому. Раз, другой... Мужик покачнулся.
– - Ваше скородие, владыка требуют!
Мужик как ни в чем не бывало высморкался кровью в подол рубахи, покрутил головой, ухмыляясь хитро и самодовольно всей физиономией, и отправился куда-то по хозяйству.
– - Так-таки и нет лошадей?
– - коротко спросил преосвященный. Исправник, заикаясь, принялся со страха в чем-то оправдываться.
– - Ну что же, я подожду, да...-- проникновенно поглядел владыка.
Выехали только через семь часов, на измученных обратных лошадях. На всех следующих станциях повторилось то же самое; почти сказочные подробности рассказывались о проследовавшем поезде Шляхтина.
– - Кто же вам коней оставит? Он по три целковых на водку дает, по десятке за тройку с перегона!
– - И секлетари с ним, и доктора, и повара, а камердин весь в медалях да прозументах... Одних генералов, чай, до десятка!
– - Нет, ведь это пренебрежение, насмешка какая-то... Я буду жаловаться! Так нельзя... Не мне, скудоумному и убогому, а сану моему довлеет, за себя я все прощаю, но здесь оскорблен представитель...
– - Простите, владыка! Я в отчаянии... я, видит бог, всей душой...
– - Я вас и не обвиняю. Понимаю, вижу, как вас убивает. Тут золотой телец... Да кто же, этот муж?
– - Владелец промыслов... еврей, ваше преосвященство... Сейчас узнал, что царский прием на границе его владений оказан, священник похвальным словом приветствовал...
– - Как? Православный священник? Иудея? Кто же этот иерей?
– - Из его имения, Феогност Купелин!
– -с
– - Возмутительно! Православный священник... иудею! Надменному гордецу, из-за которого епископ терпит надругательства... Нет, я буду требовать правосудия!
– - Смею ли просить, владыка, вашей защиты и представительства пред господином губернатором? Я все делал...
– - Вполне, всеконечно, можете располагать моим покровительством! И от себя, и за вас стану протестовать против дерзкого неуважения к власти...
По приезде в городишко преосвященный отправил жалобу в губернию, а отцу Феогносту отрешение от должности с предписанием немедля явиться пред владычные очи. Отсюда же, ободренный архиереем, исправник почтительно, но властно потребовал из управления промыслов сведений: какими видами на жительство располагают прибывшие туда лица и имеют ли вообще право жительства в губернии, будучи иудейского вероисповедания? Торжествующе улыбался, потирая руки.
С триумфом, действительно, невиданным, въехал Шляхтин в свое имение, в котором могло бы вместиться все царство Польское. И дом, над которым день и ночь работало несколько сот человек, был похож на дворец в этих дебрях: до тридцати комнат, с великолепною мебелью из столицы, с дорогими материями по стенам, ливрейные слуги, флаг на кровле...
Все это понадобилось для месячного, первого и последнего, конечно, пребывания на промыслах их владельца.
Странную, невероятную бумагу от исправника получил управляющий. Даже из рук выронил, как прочел, испарина прошибла. Побежал за советом к личному секретарю Шляхтина.
– - Извините, не смею доложить его превосходительству сам... Вот видите, исправник... грубый и невежественный человек, конечно...
Секретарь отнесся совсем необычайно. Читая, все выше подымал брови, улыбаясь, а кончив, вздернул плечи и громко, весело захохотал.
– - Черт возьми! Хорошо, я доложу...-- сквозь смех едва мог ответить.-- Для курьеза, само собой! У него -- паспорт?.. Нет, каково! Доложу обязательно... Паспорт! А? Курьез, курьез...
Едва ушел управляющий, как прибежал встревоженный, запыхавшийся отец Феогност и просит непременно личного свидания с владельцем. Очень доступный вообще, тот сейчас же принял.
– - Ваше превосходительство! Защитите, помогите! Семеро детей... Что же я такого сделал? Ваше превосходительство!
– - взывал обескураженный попик, потрясая архиерейской бумагой.
Перед обедом лакей Шляхтина принес в контору депешу, объяснив, что приказано отправить с нарочным.
"Видно, губернатору",-- подумал управляющий.
Но, прочитав адрес и текст телеграммы, разинул рот и замер в благоговейном ужасе.
После богослужения в соборе владыка проследовал к градскому голове. К обеду съехалось все, что было именитого, богатого, чиновного. Когда зашла речь о неудобствах дорог, преосвященный пожаловался на сугубые тяготы и лишения, испытанные по милости какого-то проезжего Шляхтина.