Рассказы о любви
Шрифт:
— Ну так слушай. Я не свободна, и ты не можешь меня получить. Это место занято другим. Этого тебе достаточно?
— Нет, — сказал я, — этого недостаточно. Ты любишь этого другого? Больше, чем меня?
— О, что ты! — воскликнула она с жаром. — Нет-нет, я совсем его не люблю. Но я обещана ему, и с этим ничего не поделаешь.
— Почему нет? Тем более что ты его не любишь!
— Я тогда ничего не знала о тебе. Он понравился мне, любить я его не любила, но он порядочный человек, и я не знала никого другого. Поэтому и сказала «да», и теперь так должно и остаться.
— Вовсе нет, Елена. Ты можешь взять свое слово назад.
— Да,
— Но позволь мне поговорить с ним…
— Ах ты, младенец! Ты что же, совсем ничего не понимаешь?..
Я посмотрел на нее. Она почти открыто смеялась.
— Я продана, моим отцом и по моему согласию, за деньги. Зимой — свадьба.
Она отвернулась, сделала несколько шагов и снова вернулась.
И сказала:
— Дорогой мой, наберись мужества! Тебе нельзя больше приходить, ты не можешь…
— И все только из-за денег? — Я не мог успокоиться.
Она пожала плечами.
— Разве в этом дело? Мой отец никогда не пойдет на попятную, он так же прочно связан словом, как и я. Ты не знаешь его! Если я подведу его — быть беде. Так что крепись, будь разумен, ты еще ребенок!
И потом ее вдруг как прорвало:
— Пойми и не губи меня!.. Сейчас я еще могу делать что хочу. Но если ты еще раз дотронешься до меня — я не выдержу… Я ни разу не поцелую тебя больше, иначе мы пропадем.
Мгновение было тихо, так тихо, что было слышно, как в доме по комнате ходит взад и вперед отец.
— Сегодня я не могу принять окончательного решения — таков был мой ответ. — Не можешь ли ты сказать мне — кто этот другой?
— Другой? Нет. Лучше тебе этого не знать. О, не начинай, пожалуйста, опять — ради меня!
Она пошла к дому, а я смотрел ей вслед. Я собрался уходить, но забыл об этом, сел на белые холодные мраморные плиты, слушал шум ручья и ничего не воспринимал, кроме скольжения воды — течет и течет, и так без конца. Ощущение было такое, что мимо меня бежит моя жизнь и жизнь Елены, и многие судьбы, без счета, утекают вниз по ущелью, во тьму, равнодушно и бессловесно, как воды. Как воды…
Поздно и смертельно усталый я вернулся домой, заснул и снова встал утром с твердым намерением упаковать чемодан, забыл про это и пошел после завтрака побродить по лесу. Мыслей не возникало в моей голове, они поднимались, как пузыри из омута, лопались, и ничего от них не оставалось, не успев вызреть.
Так, значит, теперь все кончено, думал я время от времени, но это не складывалось в стройную картину, в представление; оставалось лишь, словом, что я мог по этому поводу только вздохнуть или кивнуть головой, ни на каплю не поумневшей.
Лишь во второй половине дня во мне встрепенулась любовь и приключившаяся беда, грозившая меня одолеть. Но и это состояние не стало почвой для вызревания правильных и ясных мыслей, и вместо того, чтобы принудить себя силой выждать нужный момент, я сорвался с места, залег недалеко от мраморной мастерской и стал выжидать, когда господин Лампарт покинет дом, и увидел, как он спустился в долину и зашагал по дороге в деревню.
Тогда я спустился вниз.
Когда я вошел, Елена вскрикнула и посмотрела на меня раненым зверем.
— Ну зачем? — простонала она. — К чему еще раз все сначала?
Я не знал, чувствовал себя посрамленным и еще никогда не казался себе таким несчастным. Я еще держался за ручку двери, не отпускал
— Прости, Елена, — сказал я.
Она несколько раз покачала головой, уставилась в пол, потом подняла глаза, все время твердя:
— Ну зачем? О, ты! О Боже!
Ее лицо и даже жесты словно постарели, стали более зрелыми, выразительными, я же казался себе рядом с ней мальчишкой.
— Ну так что? — спросила она наконец и попыталась улыбнуться.
— Скажи мне еще что-нибудь, — попросил я униженно, — чтобы я смог уйти.
В ее лице что-то дрогнуло — я подумал, она сейчас заплачет. Но нет, она лишь чуть заметно улыбнулась, я не могу описать, как мягко и сколько в том было муки, выпрямилась и прошептала:
— Ну иди же сюда, что ты стоишь как истукан!
И я шагнул к ней и обнял ее. Мы стояли, крепко обнявшись, и если во мне тайное желание смешивалось с робостью и страхом и с трудом сдерживаемыми рыданиями, она заметно повеселела, гладила меня по голове, как ребенка, называла немыслимыми ласкательными именами, укусила меня за руку и была невероятно изобретательна на всякие другие любовные глупости. Глубокое чувство страха боролось во мне с нарастающей страстью, у меня не было слов, я прижимал Елену к себе, тогда как она шаловливо и с улыбкой ласкала меня и дразнила.
— Ну освободись немного, ты, сосулька! — прикрикнула она на меня и дернула за ус.
И я со страхом спросил:
— Ты что, думаешь, все уладится? Если ты не можешь мне принадлежать…
Она обхватила мою голову руками, посмотрела мне прямо в глаза и сказала:
— Да, все будет хорошо.
— Значит, я могу здесь остаться, прийти завтра снова и поговорить с твоим отцом?
— Да, глупый мальчишка, ты можешь все это сделать. Ты можешь даже прийти в смокинге, если он у тебя есть. Завтра в любом случае воскресенье.
— Да, у меня есть выходной костюм, — засмеялся я и сразу возрадовался словно ребенок, подхватил ее и несколько раз провальсировал с ней по комнате. А потом мы уселись на край стола, я посадил ее к себе на колени, она прижалась лбом к моей щеке, я перебирал ее темные густые волосы, пока она не вскочила и не отступила назад, привела волосы в порядок, погрозила мне пальцем и воскликнула:
— В любую минуту может войти отец! Мы совсем сошли с ума!
Она поцеловала меня и раз, и два, и воткнула мне в шляпу цветок резеды с подоконника. Дело шло к вечеру, и это была суббота, я застал «У Адлера» большую компанию, выпил полштофа вина, сыграл партию в кегли и рано ушел домой. Я достал из шкафа выходной костюм, перекинул его через спинку стула и с удовольствием осмотрел. Он хорошо выглядел, был как новый, купленный в свое время по случаю сдачи экзамена и с тех пор ни разу более не надеванный. Черное блестящее сукно разбудило во мне торжественные и достойные воспоминания моменты. Вместо того чтобы лечь спать, я сел и задумался, что должен завтра сказать отцу Елены. Я ясно и отчетливо представил себе, как подойду к нему, скромно, но с достоинством, взвесил все его возражения, свои ответы на них, да, все свои и его мысли, даже жесты. Я произнес свою речь вслух, как заправский проповедник, поупражнялся в необходимых по этому случаю жестах, и уже лежа в постели, засыпая, я все еще громко произносил отдельные фразы из предполагаемой завтрашней беседы.