Рассказы о любви
Шрифт:
Наступило воскресное утро. Я не торопился вставать, решив еще раз в тишине и покое все продумать, но тут зазвонили колокола — началась воскресная служба. Я встал, надел выходной костюм, сделал это очень тщательно и педантично, как тогда перед экзаменом, побрился, выпил молока и ощутил, как колотится сердце. Не находя покоя, я дождался конца службы и зашагал, как только отзвонил колокол, в это жаркое и еще туманное утро медленно и степенно по дороге, избегая пыльных мест, в долину Заттельбах, двигаясь к своей цели. Несмотря на старания, я все же слегка вспотел в своем выходном костюме с высоким
Когда я добрался до мраморной мастерской, на дорожке к ней и во дворе стояли, к моему удивлению и полному неудовольствию, деревенские люди. Они чего-то ждали и, разбившись на маленькие группки, негромко о чем-то переговаривались, как на публичных торгах.
Но я не хотел никого расспрашивать, что все это значит, и прошел мимо них к двери в дом, удивленный к тому же дурным предчувствием, словно видел странный сон. Войдя, я натолкнулся в прихожей на управляющего Беккера, с которым коротко и смущенно поздоровался. Мне было неприятно встретить его здесь, поскольку он, вероятно, думал, что я давно уехал. Но похоже было, что он так вовсе не думал. Лицо у него было напряженное, усталое и очень бледное.
— Ах, ты тоже явился? — сказал он довольно злобным голосом. — Боюсь, любезный, здесь сегодня можно было бы обойтись и без тебя.
— Но господин Лампарт ведь здесь? — спросил я, не придавая значения его словам.
— Конечно, а где же ему быть?
— А фрейлейн?
Он показал рукой на дверь в комнату.
— Она там?
Беккер кивнул, и я собрался было постучать, но дверь отворилась и оттуда вышел какой-то человек. При этом я увидел, что в комнате несколько посетителей и мебель там была переставлена.
Я оторопел.
— Беккер, что здесь происходит? Что делают здесь эти люди? И ты, почему ты здесь?
Управляющий обернулся и посмотрел на меня как-то странно.
— Ты что, ни о чем не знаешь? — спросил он изменившимся голосом.
— А что я должен знать? Нет, не знаю.
Он встал передо мной и посмотрел мне прямо в глаза.
— Тогда иди, дружище, лучше домой, — проговорил он тихо и даже как-то мягко и положил руку мне на плечо. К горлу у меня подкатил комок, страх без названия сковал меня.
А Беккер еще раз на меня посмотрел — странно и изучающе. Потом осторожно спросил:
— Ты разговаривал вчера вечером с девушкой? — И когда я покраснел, он с натугой закашлял, но это походило больше на стоны.
— Что с Еленой? Где она? — закричал я со страхом в голосе.
Беккер ходил взад и вперед и, похоже, забыл про меня. Я прислонился к перилам лестницы, ощущая вокруг чужие, бескровные лица, бросавшие на меня презрительные взгляды. Но вот Беккер снова прошел мимо меня, уронив:
— Идем! — И стал подниматься по лестнице до того места, где она делала поворот.
Там он сел на ступеньку, я сел рядом с ним, безжалостно сминая свой выходной костюм. На мгновение дом погрузился в полную тишину, а потом Беккер заговорил:
— Соберись с духом, юноша, и сцепи зубы. Елена Лампарт мертва, мы вытащили ее сегодня из ручья, там, внизу, где запруда… Молчи, ничего не говори! И не падай в обморок! Ты тут не единственный, кому это не доставляет удовольствия. Попробуй проявить себя настоящим мужчиной. Она
Он замолчал и потряс головой.
— Молчи! Не произноси ни слова! Потом будет достаточно времени для речей. Меня это касается больше, чем тебя… Или… да нет, оставим это сейчас, я все скажу тебе завтра.
— Нет, — стал я его умолять, — Беккер, скажи мне сейчас! Я должен все знать.
— Ну, видишь ли. Комментарий и прочее всегда к твоим услугам. А сейчас я скажу только одно: я не хотел тебе зла и потому допустил, что ты повадился сюда бегать по поводу и без повода. Ведь никогда не знаешь, чем все может кончиться… Итак, я был помолвлен с Еленой. Правда, не публично, но…
В этот момент мне показалось, я сейчас встану и со всей силой ударю его в лицо. Он тоже это почувствовал.
— Так нельзя! — произнес он спокойно и посмотрел на меня. — Как я уже сказал, объясняться будем не здесь и в другое время.
Мы сидели молча. Как жуть с привидениями промелькнула передо мной вся история Елены и Беккера и моя собственная — мгновенно и с полной ясностью. Почему я не узнал обо всем раньше? Почему не догадался? Ведь было столько возможностей! Всего одно слово, намек, и я тихо и мирно ушел бы своей дорогой, а она не лежала бы там, где сейчас.
Я задыхался от гнева. Чувствовал: Беккер знал правду, догадывался, к чему все идет, и я понял, какая тяжесть давит его — ведь он в своей самоуверенности позволил мне поиграть и теперь осознавал, что большая часть вины лежит на нем. Но сейчас мне было важно выяснить еще одну вещь.
— Беккер, ты любил ее? Любил по-настоящему?
Он хотел что-то произнести, но голос ему отказал. Он только кивнул, потом еще и еще. И когда я увидел, как он кивает, увидел, как этому жесткому, с твердым характером человеку отказал голос и как на его помрачневшем лице напряглись и задвигались скулы, только тогда меня охватило безмерное горе.
Через какое-то время, когда я взглянул сквозь иссякшие слезы, увидел, что он стоит передо мной и протягивает руку. Я принял ее и пожал, затем он медленно спустился передо мной по крутой лестнице и тихо открыл дверь в гостиную, где лежала Елена, которую я с прискорбием увидел в то утро в последний раз.
1903
ГИМНАЗИСТ
В сердце старинного городка с узкими улочками стоит фантастически большой дом с множеством маленьких окошек, с натертыми от хождения каменными приступками и выбитыми лестничными ступенями, что само по себе уже было недостойно и смешно, как это казалось юному Карлу Бауэру, шестнадцатилетнему гимназисту, входившему туда каждое утро и полдень с набитым книгами ранцем. Он испытывал радость от изучения прекрасной, ясной и бесхитростной латыни и текстов древнегерманских авторов и мучился с трудностями древнегреческого языка и алгебры, которую и на третьем году обучения он любил так же мало, как в первый год, и не меньшую радость доставляло ему общение с седобородыми старыми учителями, как и немалые неприятности с более молодыми.