Рассказы о любви
Шрифт:
Под конец они потребовали, чтобы он рассказал им какую-нибудь историю, а ему, как назло, ни одна не приходила на ум, хотя он прочитал уйму книг. Наконец он вспомнил сказку, как один человек отправился в путь, чтобы научиться бояться, однако не успел он начать свой рассказ, как они принялись смеяться и наперебой кричать:
— Про это мы давно уже знаем.
А Грета из епископства пренебрежительно изрекла:
— Это же сказка для детей.
Он тут же умолк и смутился, и Бабетта пообещала за него:
— В следующий раз он расскажет вам что-нибудь другое, у него ведь дома столько книг!
Это было ему очень на руку, и он решил блеснуть перед ними.
Тем временем небо утратило последние светлые проблески и на черном матовом
— А теперь все по домам, — скомандовала Бабетта, и они встали, отряхнули юбки и поправили свои косы и переднички, кивнули друг другу на прощание и разошлись: одни через заднюю калитку, другие — через проход во двор.
Карл Бауэр тоже пожелал всем спокойной ночи и поднялся к себе в каморку, отчасти довольный, отчасти нет, с каким-то смутным чувством в душе. Его гимназический мир юношеского высокомерия и глупых выходок был далек от них, и ему сразу бросилось в глаза, что эти его новые знакомые живут совсем другой жизнью и что почти все девушки прикованы крепкой цепью к реальным будням, обладают недюжинной жизненной силой и знают такие вещи, которые абсолютно чужды ему, словно это совсем другие сказки. Не без некоторого спесивого взгляда сверху попытался он заглянуть в любопытную поэтику этой наивной жизни, в мир первооснов народного бытия, уличных и солдатских песен. Нутром он почувствовал, что этот мир в определенных моментах намного превосходит его собственный, и потому испугался всяческой тирании и насилия с его стороны.
Правда, пока подобная опасность не просматривалась, да и к тому же вечерние посиделки девушек стали короче, поскольку настойчиво приближалась зима и каждый день, несмотря на мягкую погоду, можно было ждать первого снега. Карлу все же представилась возможность рассказать обещанную историю: про братьев-проказников Хайнера и Фридера из сокровищницы фольклорной поэзии, — но и эта история не имела у служанок особого успеха. Мораль, которая венчала эту короткую народную прозу, он опустил, но Бабетта добавила кое-что по собственному пониманию и разумению. Девушки, за исключением Греты, похвалили рассказчика за его умение и принялись по очереди пересказывать на свой лад основные проделки озорников, а потом попросили, чтобы он в следующий раз опять рассказал им что-нибудь эдакое. Он пообещал, но уже на следующий день сильно похолодало, так что и думать было нечего, чтобы собраться во дворе, но тут с приближением Рождества его посетили другие мысли и радости.
По вечерам он вырезал для своего отца в подарок табакерку и хотел украсить ее каким-нибудь латинским стихом. Но стих ни в коем случае не должен был иметь классические литературные формы, без чего, собственно, трудно представить себе двустишие в латинской поэзии, и поэтому в итоге он вырезал на крышке большими буквами с завитушками всего лишь «На здоровье!», проработал линии резцом и отполировал табакерку пемзой и воском. И после этого в хорошем настроении отбыл на рождественские каникулы домой.
Январь выдался холодный и ясный, и Карл ходил, как только у него выпадал свободный часок, на залитую льдом площадку, чтобы покататься на коньках. При этом в один прекрасный день он почувствовал, что его воображаемая любовь к городской красотке несколько поутихла. Его сотоварищи окружали ее множеством мелких ухажерских услуг, и он мог, к своему удовольствию, наблюдать, как она обращалась то с одним, то с другим — одинаково холодно, вежливо подтрунивая и слегка кокетничая. Тогда он однажды тоже решился и пригласил ее прокатиться с ним, даже не покраснев при этом и не запинаясь, разве что только сердце его застучало. Она вложила свою маленькую левую ручку, затянутую в мягкую кожу, в его красную от мороза правую руку и поехала с ним, не скрывая, что посмеивается над его беспомощными попытками затеять галантную беседу. Затем она высвободилась, слегка поблагодарила его, кивнув, и почти тут же он услышал, как она разговаривает с подружками: кое-кто весело поглядывал
Это было уж чересчур, и с этого момента он возмущенно отталкивал от себя все эти и без того неискренние увлечения и злорадно представлял себе, как в будущем никогда больше не поздоровается ни на катке, ни на улице с этой вздорной девчонкой, как он теперь ее называл.
Свою радость по поводу окончательного освобождения от недостойных уз унылой галантности он попытался выразить в том, что часто отправлялся по вечерам с некоторыми отчаянными гимназистами на разные авантюрные вылазки. Они дразнили полицейских, стучали в освещенные окна первого этажа, подтягивались на колокольных веревках, наголо стригли посаженных на цепь псов и пугали девушек и женщин в отдаленных переулках за городом свистом, петардами и сигнальными ракетами.
Одно время Карл Бауэр чувствовал себя во всех этих вылазках темными зимними вечерами великолепно; безудержное веселье и одновременно щемящая сердце лихорадка от возбуждения делали его диким и смелым и вызывали у него приятное сердцебиение, в котором он никому не признавался и наслаждался которым до опьянения. Дома он долго еще потом играл на скрипке или запоем читал книжки с лихим сюжетом и сам себе казался добычей вернувшегося разбойника, вот тот обтер саблю и повесил ее на стену и зажег мирно горящую лучину.
Но как скоро все эти ночные вылазки постепенно стали сводиться к одним и тем же проказам и развлечениям и не происходило ничего из тех великих приключений, какие он воображал себе дома, удовольствие начало мало-помалу надоедать ему, а он — все более отдаляться от разочаровавшей его компании. И именно в тот вечер, когда он участвовал в проделках последний раз и проделывал все неохотно, не вкладывая в это душу, с ним приключилось нечто невероятное.
Мальчишки вчетвером бегали по Брюэльскому переулку, поигрывали небольшими прогулочными тросточками и замышляли какой-нибудь гнусный поступок. У одного на носу красовалось железное пенсне, и все как один посдвигали свои шляпы и шапки бесшабашно легкомысленно набекрень. Через какое-то время их обогнала спешившая по делам служанка, она быстро прошла мимо них, неся на руке большую корзину. Из корзины свисал длинный кусок черной ленты, весело порхал на ветру и запачканным концом касался земли.
Собственно, без всякой мысли Карл Бауэр шаловливо ухватился за ленту и зажал ее в кулаке. Пока юная девушка беззаботно шла дальше, клубок разматывался, лента становилась длиннее, и мальчишки разразились задорным смехом. Девушка обернулась, сверкнула молнией перед хохочущими юношами — прекрасная юная блондинка, — влепила Бауэру пощечину, быстро подхватила размотавшуюся ленту и моментально ушла.
На посрамленного посыпались насмешки, но Карл не отвечал на них и на следующем углу коротко распрощался со всеми и ушел.
Странное у него было ощущение на сердце. Девушка, чье лицо мелькнуло впотьмах в переулке, показалась ему очень красивой и милой, а удар руки, сколько бы он ни стыдился того, был скорее приятным, чем болезненным. Но когда он подумал, что сыграл глупую шутку с прелестным созданием и что она на него рассердилась и приняла его за озорника-недоумка, его охватили стыд и раскаяние.
Он медленно шел домой и не просвистел на этот раз на лестнице никакой песни, а просто тихо и печально поднялся к себе в каморку. Полчаса он сидел в темной и холодной комнатке, прислонившись лбом к оконному стеклу. Потом взял скрипку и принялся играть нежные старинные мелодии, какие слышал еще в детстве, и среди них те, про которые лет пять не вспоминал. Он видел свою сестру и садик перед домом, каштан и красные ноготки возле веранды, и свою мать. И когда он затем, усталый и в растерзанных чувствах, улегся в постель и все никак не мог заснуть, с настырным искателем приключений и героем из переулка случилось такое, что он тихо заплакал, и плакал без всякой горечи долго и тихо дальше, пока не заснул.