Рассказы о любви
Шрифт:
Поэтому и разум Хомбургера был затуманен, его взгляд утомлен проходом по необозримым просторам, а его шаг эмоционален и неровен. Он чувствовал, что на окружающий его пресный мирок будней нацелился таран и что лучше держаться пророков и провозвестников новой душевности. Красота и дух заполнят этот новый мир, и каждый шаг будет осенен поэзией и мудростью.
За окном раскинулось и чего-то ждало усыпанное звездами небо, плывущие облака, замерший в мечтах парк, дышащее во сне поле и вся красота ночи. Она ждала того момента, когда ранит его сердце, наполнив его томлением и тоской по родине, оросит прохладой его очи, поможет его душе
У Пауля Абдерегга свет не горел, но он еще не спал, сидел в одной рубашке на подоконнике и смотрел на тихие кроны деревьев. Героя «Саги о Фритьофе» он забыл. Он вообще не думал ни о чем определенном, он наслаждался этим поздним часом, наполненным волнующим ощущением счастья, что не давало ему заснуть. Какими прекрасными в черном небе были звезды! И как сегодня опять играл отец! И каким тихим и сказочным казался в темноте сад!
Июльская ночь нежно и крепко держала юношу в объятиях, она тихо шла ему навстречу, несла прохладу, он все еще не остыл после пережитого и весь пылал. Она мягко отбирала у него избыток юношеских чувств, пока взгляд его не стал спокойным, виски остыли, и она как добрая мать заглянула ему с улыбкой в глаза. Он не знал, кто это смотрит на него и где он находится, он в полудреме лежал на ложе, глубоко дышал и бездумно смотрел перед собой в огромные глаза тишины, в зеркале которой вчера и сегодня сплетались причудливые и трудно разгадываемые образы саги.
Окно у кандидата тоже погасло. Если бы сейчас по дороге проходил мимо ночной странник и видел бы дом, и площадку, и парк, и сад, погруженные в безоблачный сон, он испытал бы тоску по собственному дому и с завистью порадовался счастливому мигу здешнего покоя. А если бы это был бедный бездомный бродяга, он мог бы без страха войти в доверчиво распахнутый парк и выбрать себе на ночлег самую длинную скамейку.
Этим утром господин учитель против обыкновения проснулся раньше всех, но бодрым себя при этом не чувствовал. Он долго читал при керосиновой лампе и заработал головную боль; когда же он наконец погасил лампу, постель была теплой и смятой, и потому он встал раздраженный, поеживаясь, с мутными глазами. Он ощутил, как никогда ясно, необходимость нового Ренессанса, но у него не было ни малейшего желания продолжить в этот момент научные изыскания, напротив, он испытывал неодолимую потребность в свежем воздухе. Он тихо вышел из дома и медленно побрел в сторону пашни.
Крестьяне уже были в поле, работа кипела, они только бросили вслед вышагивающему с серьезным видом человеку насмешливый взгляд — так ему, во всяком случае, показалось. Это огорчило его, и он поторопился скорее дойти до леса, где его встретили прохлада и мягкий неяркий свет. Примерно полчаса он в сильном раздражении слонялся по лесу. А потом он ощутил внутреннюю пустоту и принялся взвешивать, не пора ли уже появиться к кофе. Он повернул назад и быстро прошел к дому мимо уже освещенных теплым солнцем пашен и неутомимых крестьян.
Перед самой дверью ему вдруг показалось дурным тоном так энергично и поспешно являться к завтраку. Он остановился, сделал над собой усилие и решил пройтись размеренным шагом по дорожкам парка, чтобы не появляться за столом, запыхавшись от быстрой ходьбы. Намеренно беспечно, как истинный бездельник, шел он по платановой аллее, и уже хотел повернуть за угол к вязам,
На последней скамейке, скрытой кустами черной бузины, лежал, вытянувшись во весь рост, мужчина. Он лежал на животе, положив лицо на локти и кисти рук. Первой мыслью господина Хомбургера в момент испуга была мысль о совершенном злодеянии, однако спокойное и глубокое дыхание мужчины свидетельствовало о том, что он крепко спит. Выглядел он оборванцем, и чем больше учитель разглядывал его и убеждался в том, что имеет дело с совсем молоденьким и незрелым юношей, тем сильнее нарастали в его душе храбрость и возмущение. Его распирало от собственного превосходства и наполнявшей его мужской гордости, когда он после короткого колебания решительно подошел к спящему и потряс за плечо.
— Вставайте, эй вы! Что вы здесь делаете?
Паренек-подмастерье, пошатываясь, поднялся и уставился, ничего не понимая и со страхом, на белый свет. Он увидел господина в сюртуке, разговаривавшего с ним в приказном тоне, и думал какое-то время, что бы это могло значить, пока до него не дошло, что ночью он вошел в общественный парк и заночевал там. Он хотел отправиться с началом дня дальше, но проспал, и теперь от него требовали ответа.
— Вы не можете сказать, что вы здесь делаете?
— Я только спал, — вздохнул паренек и окончательно поднялся. Когда он встал на ноги, его щуплое телосложение только подтвердило его еще не оформившееся выражение лица подростка, почти ребенка. Самое большее ему было лет восемнадцать.
— Идемте со мной! — приказал кандидат и повел безвольно последовавшего за ним незнакомца к дому, где его прямо у дверей встретил господин Абдерегг.
— Доброе утро, господин Хомбургер, вы встали так рано! Но что это за странное общество? Кто вас сопровождает?
— Этот парень использовал ваш парк как ночлежку. Я подумал, что должен сообщить вам об этом.
Хозяин дома сразу все понял. Он ухмыльнулся:
— Благодарю вас, дорогой учитель. Признаюсь честно, я не предполагал, что у вас такое мягкое сердце. Но вы правы: ясно, что бедного паренька надо хотя бы напоить чашкой кофе. Может быть, вы скажете служанке, чтобы она принесла сюда для него завтрак? Или подождите, давайте проводим его вместе на кухню. Идемте с нами, дитя, там наверняка что-нибудь да осталось.
За кофейным столиком основатель новой культуры окружил себя при полной серьезности и в молчании облаком величия, что немало повеселило старого господина. Но это не обернулось обычным подтруниванием, хотя бы потому, что сегодня все мысли хозяина были заняты приездом ожидаемых им гостей.
Тетя заботливо суетилась и порхала, улыбаясь, из одной гостевой комнаты в другую, слуги солидно поддерживали ее возбуждение или хмыкали потихоньку, а вскоре, с приближением полдня, хозяин дома и Пауль сели в карету и покатили на ближайшую железнодорожную станцию.
Если особенностью Пауля было, что он побаивался, когда появление гостей прерывало его привычную жизнь на каникулах, то таким же естественным делом было для него знакомиться с гостями по возможности так, как это ему нравилось, — наблюдать за ними, что они за люди, и каким-то образом делать их своими. Он рассматривал на обратном пути в переполненной карете трех незнакомцев с молчаливой внимательностью — сначала говорливого профессора, потом, с некоторой опаской, обеих девушек.