Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет
Шрифт:
Кафка обладал уникальным правом не завершать начатое. Похоже, в незавершенности он и видел единственный путь в бессмертие. И Кафка обессмертил свое творчество «молитвой».
Сам облик писателя странен и невозможен. Еврей, живущий среди славян, писал свои произведения на немецком языке. Странное, причудливое смещение, ставшее возможным только в преддверии чудовищных катаклизмов, потрясших мир в двадцатом веке.
«Молитвы» Кафки кажутся миражом, случайным видением, способным раствориться, исчезнуть в любую минуту.
Интересно, что и сам Кафка считал себя явлением ирреальным. В
Обычной женщине нельзя жить «радостно и спокойно» рядом с человеком, который знает, во что превратится мир через четверть века. Такие сведения не нужны живущим, как и сведения о точной дате своей смерти.
Кафка уверял близких, что стремится к отцовству, мечтает о семье, но был беззащитен в страхе перед обыкновенным бытом, перед тем, что Антон Чехов называл «пошлостью жизни». Франц Кафка считал своими детьми слова, написанные на бумаге.
Зарабатывать литературным трудом он не хотел и не умел. В отместку Кафка всю жизнь был вынужден насиловать свою душу пустой нелюбимой работой. Вполне возможно, он думал о семье, как еще об одной цепи, способной приковать его накрепко и до последнего часа к постылому труду страхового агента.
Друг Кафки Макс Брод писал Фелиции Бауэр, пытаясь объяснить девушке, с кем ее свела судьба: «Франц очень страдает от того, что ежедневно должен находиться в конторе до 2. Вечером он еще слишком утомлен, и таким образом ему для “полноты видения” остается только ночь. Это несчастье!»
Невесте, здоровой девице, Брод счел нужным сообщить, что ночи тратит Кафка на «полноту видения». Друг Кафки был убежден: девушка должна принести себя в жертву гению: «И при этом он пишет роман, затмевающий все известное мне в литературе. Как мог бы он писать, если бы был свободен и оберегаем надежными руками».
Судя по всему, Макс Брод ошибался. Его другу не нужна была жертва, готовая посвятить всю свою жизнь охране его таланта. Не могу представить себе Кафку хозяином «замка», а не бездомным «землемером». Господин К. – всем довольный отец семейства? Нет – это невозможно.
Да и сам Кафка писал об этом с предельной откровенностью: «Живи я один, я, быть может, когда-нибудь мог бы отказаться от службы. Женатым я никогда не смогу этого сделать».
В другом письме Брода Фелиции читаем: «Если родители так его любят, почему не дадут ему 30 000 гульденов, как дочери, чтобы он мог уйти из конторы и где-нибудь на Ривьере, в дешевом местечке, создавать произведения, которые Бог намерен через его мозг передать миру».
Кто знает, смог ли Франц Кафка на этой самой Ривьере в тишине, сытости и покое услышать Бога? Не знаю. Совсем не исключено, что жил великий писатель жизнью, единственно необходимой ему для создания того, что он смог создать. Иная жизнь и дала бы миру другого Кафку. Только неизвестно, сумел бы тот, другой, остаться в анналах литературной истории.
Тем не менее Францу Кафке, как и каждому смертному, нужна была любовь, но особого свойства: стремился он к какому-то донкихотскому служению одному лишь имени своей избранницы, к рыцарству чувств, без которого писатель не мыслил своей жизни. Жизни
И сама жизнь Кафки оборвалась слишком рано (он умер в сорок один год) и в единственной, вполне возможно, любви он так и не смог поставить точку, не стал отцом и мужем. Выходит, и роман его страсти тоже остался недописанным.
Оборванный жест, полшага, прерванная на полуслове речь… Читаем «Письмо к отцу»: «Жениться, создать семью, принять всех рождающихся детей, сохранить их в этом неустойчивом мире и даже повести вперед – это, по моему убеждению, самое большое благо, которое дано человеку».
Что помешало Францу Кафке получить, по его же признанию, высшую награду в этой жизни. Может быть, он различал уникальным зрением провидца вполне вероятную судьбу своих еврейских детей, рожденных в Праге или Берлине за двадцать лет до прихода нацистов к власти. Кафка, автор потрясающей новеллы «В исправительной колонии», мог предвидеть все то, что случится с его возможными детьми. Но дело, конечно, не только в пророческом гении писателя.
Смотрю на портрет Фелиции Бауэр. Очень умное и столь же некрасивое лицо. Рядом Кафка: огромные глаза и уши инопланетянина. Фото сделано после второй помолвки, дальше все оборвалось… У Кафки началось горловое кровотечение. Приговоренный к смерти не имеет права думать о браке, о бессмертии в детях – так считал Франц Кафка.
Он не сломал жизнь мудрой, крепко стоящей на ногах Фелиции Бауэр. Невеста Кафки благополучно вышла замуж, родила детей, бежала от коричневой чумы и умерла старухой, на много лет пережив своего первого жениха.
Была ли любовь с первого взгляда между Францем и Фелицией? Похоже, что да. Тем не менее Кафка записывает в дневнике 13 августа 1912 года: «Фройляйн Фелиция Бауэр… Она сидела за столом и показалась мне похожей на служанку. Меня не заинтересовало, кто она, я просто примирился с ее присутствием. Костлявое пустое лицо, открыто показывающее свою пустоту. Непокрытая шея. Накинутая кофта. Выглядела одетой совсем по-домашнему, хотя, как позже выяснилось, это было совсем не так».
Но вдруг, следом иное и по духу и по букве, и как это похоже на Кафку: «Я немного отчуждаюсь от нее, так близко подступаясь к ней. В каком же я сейчас состоянии, если отчуждаю себя от всего хорошего в целом, да к тому же еще и верю этому».
Кафка еще не успел приблизиться к девушке, которая ему очень понравилась, а уже бежит от нее, пугает сам себя «служанкой с костлявым лицом».
Беспощадная характеристика случайно встреченной девушки оказалась слабым противоядием. Через тридцать семь дней после первой встречи Кафка пишет Фелиции в Берлин: «На тот – легко допустимый – случай, если Вы обо мне совсем ничего не вспомните, я представляюсь еще раз: меня зовут Франц Кафка… рукопожатием было скреплено Ваше намерение, и даже обещание на следующий год совершить… путешествие в Палестину».