Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет
Шрифт:
В те годы не знал Торо, что следом за сытостью и богатством его страны последует претензия на абсолютную власть и мессианство, что все пойдет по накатанному сценарию и приведет в итоге к убийственной скуке подобия. Не знал, но предвидел, предсказывал.
Отсутствие меры часто сказывается в страсти к типизации. Человеческое сообщество в США страдает рядом характерных болезней, но симптомы этих хворей были замечены давно, и они не являются специфической особенностью одной лишь заокеанской демократии.
Деньги возбуждают стремление к власти, а власть, построенная на богатстве, гибельна
Об этом писал Генри Торо полтора века назад, когда землю еще не сковали повсеместно обручи железных дорог, телеграф казался чудом, а города не задыхались от бензинового яда, а вдыхали сладкий дух навоза.
Торо все еще нет на тропе рядом со мной, но я слышу его голос:
«Главное не то, что большинства предметов роскоши и большей части так называемых жизненных удобств человек может запросто лишиться, но то, что они являются явными препятствиями на пути развития человека в существо высшего порядка… Человек богат ровно настолько, насколько он способен отказаться от того, чем владеет».
И вот мы снова рядом. И думаем о том мире, в котором люди владели немногим, но даже эти «владения» показались Генри Дэвиду опасными, просто потому, что существа человеческие работали не ради самих себя, а ради суетных мнимых удобств и удовольствий жизни.
«Недостаточно быть прилежным тружеником, – писал Торо. – Так ведут себя и муравьи; вопрос в том, зачем столь прилежно трудиться?»
Люди не спрашивали себя об этом и тысячу, и триста, и сто лет назад. Не спрашивают они себя об этом и сегодня, а потому и не задумываются о серьезности проблемы меры.
Я всегда верил Торо, потому что он, несмотря на свою резкую критику современного общества, не принимал пути иллюзий-революций и утопических коммун.
Он знал, что изменение среды не способно воспитать нового человека. Он верил только в способность человеческой личности двигаться к совершенству.
«Реформа общественных структур без трансформации отдельных членов общества обречена на неудачу; без более совершенного индивидуума не может быть никакого реформированного общества» – так считал Торо задолго до Льва Толстого.
Идеализм? Конечно. Но насколько он честнее и благороднее кровавого бреда социальных реформаторов! Позиция Генри Дэвида удивительно похожа на еврейскую мечту о Мошиахе, о чуде явления светлой и великой личности, способной направить к добру весь мир.
Торо прекрасно знал, почему история человечества полна жестокости, войн и несправедливости. Только-только поднимали голову «преобразователи» мира, будущие фашисты и коммунисты, а Генри Дэвид уже предвидел трагедию в противоречиях двух фундаментальных предпосылок: «Одна утверждает, что нужно переделывать себя, и тогда природа и условия жизни вновь придут в порядок; другая говорит, что нужно сначала преобразовать природу и условия жизни – и тогда человек достигнет совершенства».
В первой посылке – постижение сущности вещей, терпение и чувство меры. Во второй – гордыня, нетерпимость и безмерность человеческих амбиций.
Я невольно слишком далеко ушел от «телевизионной» тематики, от тезиса о радости человеческого общения. Но опять иду по тропе Генри Торо, а потому начинаю понимать, что беда не только
Трагедия в том, что люди фатально утрачивают способность общаться с природой. Случилось то, о чем не раз предупреждал Торо.
Мы теряем землю под ногами, заковывая ее в асфальт. Мы утрачиваем счастье движения по этой земле. Мы перестаем понимать голоса животных и пение птиц. Уход от природы неизбежно ведет к утрате уважения к ней. Мы перестаем ценить дары природы. Мы равнодушно выбрасываем на помойку хлеб, даже не подозревая, что вместе с хлебом швыряем в тлен и грязь частицу своей души.
Мир технократии предлагает нам суррогат жизни, а не саму жизнь. Полотно гениального мастера не может тиражироваться и продаваться до бесконечности. Копии – вот неизбежный и вынужденный товар на рынке общества потребления.
Привычка к суррогату крайне опасна. Со временем копия начинает претендовать на первозданность подлинника и человек утрачивает способность отличать одно от другого.
Недавно смотрел голливудский фильм, получивший множество «Оскаров». Природа в этом фильме была роскошна и помпезна, исполнена в духе базарной живописи и не звала в своей пошлой сущности к подлинным радостям общения с миром живого, а уводила человека от этого мира в страну фальшивого подобия, в страну рабства, а не спасения.
– Что такое фильм? – мог бы спросить Торо. Ведь он родился задолго до изобретения кинематографа и телевидения. Он видел окружающий мир не тенью на стене, не в железной раме экрана…
В дневнике 1853 года Генри Дэвид писал: «Я люблю природу отчасти потому, что она – противоположность человеку, убежище, где можно от него укрыться… Среди природы я могу дышать полной грудью. Если бы мир был только царством человека, я не мог бы распрямиться во весь рост и потерял бы всякую надежду. Мир человека для меня – оковы; мир природы – свобода».
Всякий раз, когда в мир является новый человек, не выступает ли где-нибудь на поверхность такая мель? Правда, мы так неискусны в навигации, что мысли наши большей частью плывут вдоль берега, не имеющего гавани; они знакомы лишь с бухтами поэзии или стремятся в открытые порты и становятся в сухие доки науки, где их просто ремонтируют, и ни одно естественное течение не придает им индивидуального своеобразия.
Торо был гуманистом, но он будто предчувствовал, что вскоре человек начнет настоящую войну с окружающей средой, потеряет чувство меры, а вместе с ним и настоящую свободу жить в родстве с небом и солнцем, с травой и деревьями, с животными и птицами, потеряет великую силу Антея.
Не для того Израилю нужен лишний клочок пустынной земли, чтобы построить на нем очередные башни из бетона и пластика, а затем, чтобы ощутить великую свободу ухода от толп, крика, насилия, человеческой пошлости. Пространства, заполненные живой природой, нужны любому народу, как воздух. Здесь дело не в эгоизме – национальном или личностном. Думаю, что Торо забывал в общении с первозданным миром о самом себе. Свобода в природе дает нам возможность высшего альтруизма. Только в пустыне, в абсолютной тишине, в ином течении времени можно услышать Бога.