Рассказы

Солин Александр

Еще были живы наши родители, все крепкие, в добром здравии и довольные выбором своих детей. Мои друзья и ее подруги, наэлектризованные и набитые энергией молодости, жили среди громовых раскатов смеха, сверкали белыми зубами и входили во вкус жизни. В Кремле сидели мудрые руководители, в космосе летали наши люди, и величие страны не подвергалось сомнению.

За неделю до свадьбы мы с невестой поехали на Невский, чтобы кое-что купить. Сначала мы ходили вместе, а затем разделились, договорившись через час встретиться в Пассаже. Город нежился под лучами майского солнца, воздух замирал в ожидании плотского счастья. В то время Невский, если изловчиться, можно было перейти во многих местах, не говоря уже о переходах. За десять минут до назначенного

времени я вышел из Гостиного на проспект и остановился в ожидании зеленого, не торопясь менять месяц май на пыльные этажи Пассажа. Дождавшись разрешения, я вместе со всеми двинулся на другую сторону. Я был рассеян, может быть, даже улыбался, тайком примеряя к себе звание мужа, с присвоением которого мужчина окончательно расстается с детством. И только я собрался усмехнуться и сказать про себя «Ну, надо же - муж!», как тут-то и налетел на меня этот взгляд пронзительных глаз, так что я на секунду ослеп и оглох. Необыкновенно изящная девушка проплыла мимо, обдав меня запахом роковых духов из смеси позднего прозрения и будущей грусти. Я резко остановился и обернулся, не понимая, зачем это делаю. На меня тут же налетел пожилой гражданин, обогнул меня и что-то добродушно пробурчал. Борясь с отчаянным желанием догнать незнакомку и последовать за ней, я на несколько секунд прирос к асфальту, а затем нехотя, очень нехотя продолжил мой путь. Выбравшись на тротуар, я остановился, до крайности смущенный.

Неясное беспокойство, которое нарастало во мне по мере приближения свадьбы, вдруг оформилось в несколько слов: моя невеста – не та девушка, которая мне нужна.

«Да что же это такое?» - бормотал я, массируя шрам на затылке.

Минут пять я потратил на то, чтобы запихать джина сомнений обратно в бутылку.

Я говорил себе, что назад хода нет и что это просто неприлично – расстраивать свадьбу, когда столько людей ее ждут. И что несерьезно из-за одного взгляда рушить то, что создавалось последние два года. И что это есть первое настоящее испытание нашей любви. И что, в конце концов, существует развод.

Я нашел невесту в одном из отделов Пассажа, где она обсуждала с продавщицей достоинства и недостатки кримплена. Подойдя, я наклонился к ней и тихо сказал:

– Люблю тебя…

Невеста повернула ко мне недоуменное лицо, посмотрела на меня и ответила:

– Я тебя тоже, Петенька!

Мы прожили с ней десять лет, а потом расстались. Но тогда, всю неделю перед свадьбой, теряясь и замирая на полном ходу посреди хлопот, я спрашивал себя:

«Где и когда я видел этот взгляд раньше? Ведь я же его видел, точно видел, но забыл! Как же я мог забыть ТАКОЙ взгляд?!» И, все-таки, вспомнил.

…Это было летом сорок пятого.

Я вернулся в Ленинград после демобилизации, и в первый раз пришел на проспект, который не видел четыре года. На его израненных домах уже сменили таблички, и теперь он назывался как при царе - Невский проспект. Он выглядел таким же, как и я – суровым и мужественным. Невыносимо было видеть порушенную красоту, невозможно было это простить. Я шел, молодой, взволнованный, в военной форме, не скрывая заслуженных наград, и шептал проклятия в адрес фашистов, чувствуя вместе с тем, что возвращаюсь к забытым радостям мирных дней. Этому самым верным образом способствовали стайки смешливых девушек, пестрыми платьями оживлявших проспект. Пряча улыбку в ладошке, они исподтишка поглядывали на меня и, встречая мой взгляд, смущенно отводили глаза. Они были трогательны и волнующи в своих легких платьицах, носочках и туфельках, которые невесть как сохранили и где достали. Для меня, привыкшего к суровым боевым подругам и услужливым, виноватым немкам, которые оставались таковыми даже в постели, эти девушки были, как заслуженная награда Родины своему защитнику. Вероломный враг напал на них, на меня, на наших родных и друзей, и мы все вместе, страдая и корчась от боли, превозмогли и прогнали его со своей земли и принесли в его дом справедливое возмездие. Теперь полмира лежало

у наших ног. Такой великой державы история еще не знала. Но великая держава, в свою очередь, лежала в руинах, и пришло время ее возрождать. Поэтому по приказу товарища Сталина, я оставил моих боевых друзей на страже мира и вернулся в Питер, чтобы здесь жить и работать на благо Родины.

Миновав дом Зингера, я перешел мост через канал и решил перейти на другую сторону, рассчитывая спрятаться там от солнца. Редкие автомобили и неторопливые трамваи позволяли сделать это где угодно. Я уже дошел до середины проспекта, когда увидел, что метрах в двадцати от того места, куда я направлялся, на проезжую часть ступила статная девушка с гордой осанкой и сумочкой на согнутой в локте руке. Я тут же изменил траекторию, собираясь повстречаться с ней словно ненароком. Так и вышло. Двигаясь вдоль трамвайного пути, я быстро оказался в двух шагах от незнакомки.

– Девушка! – окликнул я ее. – Девушка, можно вас на минутку?

Девушка остановилась и вопросительно взглянула на меня прекрасными темно-синими глазами.

– Да! Слушаю вас, товарищ… - девушка бросила взгляд на мою грудь, - гвардии капитан!

– Девушка, – улыбнулся я, - вы не могли бы мне помочь?

– Чем?
– спокойно и доброжелательно поинтересовалась она.

– Понимаете, я недавно из Германии, ничего здесь у вас не знаю и хочу просить вас показать мне хотя бы проспект 25-го Октября. Разумеется, если у вас есть желание и время!

– Но почему вы просите об этом меня?

– Ну, не знаю. Наверное, потому что вы мне сразу понравились!

Девушка улыбнулась и сказала:

– Другими словами, вы хотели бы со мной познакомиться?

– Да! Признаюсь честно – да!

– И вы, наверное, обманываете, когда говорите, что вы не ленинградец?

– Обманываю! Уж, простите – обманываю! Я, действительно, коренной ленинградец, но только что из Германии! Верьте мне!

– Как же я могу верить человеку, который начинает знакомство с обмана? – смеялись ее глаза.

– Обещаю, что больше этого не повторится! Честное гвардейское слово!

– Ну, хорошо, пойдемте, - смилостивилась она.
– А в наказание вы расскажите мне, как воевали. Согласны?

– Конечно, согласен!

И я, заглядывая в ее синие глаза, принялся рассказывать, как летом сорок первого ушел с третьего курса университета на фронт, как прошел победный путь от Москвы до Берлина и вот теперь вернулся домой, чтобы продолжить учебу. Я очень хотел произвести на Катю впечатление и, кажется, мне это удалось. Через два часа, когда нам уже казалось, что мы знакомы всю жизнь, Катя сказала:

– Не хотите зайти ко мне в гости? Я живу на Невском, здесь, недалеко.

На такой поворот я даже не рассчитывал и поэтому тут же согласился. Зайдя по пути в коммерческий магазин и купив вина и конфет, мы миновали Литейный, свернули в арку и, пройдя колодец двора, поднялись на четвертый этаж в квартиру, где в блокаду жили и умерли родители Кати, и куда она вернулась из эвакуации. Длинным полутемным коридором мы добрались до ее комнаты и продолжили знакомство. Мы были молоды, мы были одиноки, и не удивительно, что я остался у нее на ночь. В перерывах между любовью мы курили и говорили, все более удаляясь от парадных тем, свойственных нашему строгому времени. Кровать стояла у самого окна, и мы хорошо различали друг друга в бледном свете белой ночи. Катя гладила меня, задерживая ладошку на шрамах, и тихо говорила:

– Наверное, тебе было очень, очень больно…

– Уже не помню, - отвечал я.

– А шрам на голове у тебя тоже с войны? – неожиданно спросила она.

Откуда она знает про шрам на голове?

– Нет, это у меня еще до войны. Давно. Сам не помню, когда.

– Разве так бывает, чтобы не знать, откуда на голове такой шрам? Это же не царапина какая-нибудь… - говорила Катя, облокотившись на подушку и глядя на меня темной бездной глаз.

– Наверное, бывает. Вот у меня же есть…