Рассказы
Шрифт:
– Ах ты, господи! Патруль! – упавшим голосом проговорил Антон Захарыч.
Бежать было поздно, и мы лишь сбавили шаг. Патруль дошел до нас и перегородил дорогу.
– Кто такие? – спросил тот, что в куртке.
– Мирные обыватели, господин большевик!
– поторопился ответить Антон Захарыч.
– Обыватели? А документы какие-нибудь, кроме погон, имеются? – насмешливо спросил господин большевик.
– А как же! – заторопился Антон Захарыч, и стал доставать бумаги.
– Вот, пожалуйста!
Я,
– Почему гуляете так поздно? – обратился он, опустив руку с бумагами и глядя на нас.
– Тут видите ли какое дело!
– заторопился Антон Захарыч, заглядывая старшему в глаза.
– Повстречал друга моего сына, давно не виделись, вот и разговорились, да про время-то и забыли!
Старший спрятал наши документы во внутренний карман и сказал:
– Придется пройти с нами.
– Но как же так!.. – сокрушенно воскликнул Антон Захарыч.
Я мог бы попытаться бежать, но бежать один, без моего спутника я не мог, а потому подчинился. Нас окружили и повели.
Мы пересекли двор и с черного хода вошли в дом. Внутри при входе находилось несколько солдат. Они курили и негромко переговаривались. Нас заставили подняться на второй этаж, завели в пустую комнату и обыскали.
– Ждите. Позовут, - сказал человек в куртке и закрыл за нами дверь.
Антон Захарыч был совершенно расстроен.
– Это ужасно, это ужасно… - бормотал он, не зная, куда деть руки.
– Успокойтесь, Антон Захарыч, - говорил я ему.
– Документы наши в порядке, греха на нас нет, все образуется, вот увидите!
– Нет, Петенька, вы не понимаете! Ведь я же за вас беспокоюсь! Здесь все изменилось, все теперь не так, и это ужасные люди, ужасные, поверьте мне!
В ответ я как мог, утешал старика.
Наконец дверь открылась, и на пороге появился человек в гимнастерке.
– Корецкий! – громко сказал он.
– До встречи, Антон Захарыч! – пожал я руку старику и вышел вслед за человеком в гимнастерке, заметив по пути, что наша комната охраняется часовым. Человек в гимнастерке провел меня по коридору и открыл передо мной одну из дверей.
– Проходите, - сказал он, и, впустив меня, закрыл дверь, оставшись в коридоре.
Я оказался в комнате с двумя окнами, задернутыми плотными шторами. Под потолком тускло светила лампочка. У одной из стен стоял покрытый красной материей стол. За столом сидела одетая в кожаную куртку женщина с коротко стрижеными волосами. Кроме нее на другом конце комнаты за пишущей машинкой сидела барышня, а на стуле рядом с дверью - крепкий человек с кобурой.
Женщина оторвалась от бумаг, бросила на меня взгляд и сделала знак, указав на стоящий напротив ее стола стул. Я прошел и сел, положив фуражку на колени.
– Фамилия,
– Корецкий Петр Родионович, - ответил я.
– Офицер?
– Штабс-капитан.
– Зачем пожаловали в Петроград?
– Я не пожаловал, я здесь живу, - ровным голосом ответил я.
– Чем занимались последние два года?
– Предпоследние три с половиной года я воевал на фронте.
– Допустим. А последние полгода?
Тут женщина вскинула глаза и посмотрела на меня в упор. Я молчал, пораженный ее злой красотой. У нее были тонкие черты лица и удивительно синие глаза, которые так плохо гармонировали с недобрым выражением рта.
– Повторяю – чем вы занимались последние полгода? – не спускала с меня женщина глаз.
– Чем придется. После того, как вы сдали фронт немцам, мне пришлось искать средства к существованию. Но с вашей властью я не воевал, и на большую дорогу не выходил.
– Все вы так говорите, - усталым голосом произнесла женщина, ослабив взгляд.
– Вы правы. К сожалению, я ничем не могу этого подтвердить, кроме как моим честным словом.
Женщина скривила губы:
– Бросьте…
Она снова уставилась в бумаги, которыми были, вероятно, мои документы.
– Хорошо, - наконец сказала она, - разберемся. Уведите, - обратилась она к человеку с кобурой.
Я встал и сказал:
– У меня к вам просьба, если позволите.
– Слушаю.
– Со мной вместе арестовали отца моего друга. Поверьте, он здесь ни при чем. Мы с ним случайно встретились на Невском. Проявите снисхождение, прошу вас.
– Разберемся, - махнула рукой женщина, делая знак человеку с кобурой увести меня.
Меня увели и поместили в большую комнату, где уже находились десять человек. Меня встретили бодрые голоса, которые, тем не менее, не могли скрыть тревогу на лицах их обладателей. Знакомых среди них не оказалось. Я представился.
– Кто вас допрашивал? – спросил меня некий поручик.
– Не знаю. Какая-то женщина с прекрасными синими глазами.
– Вам не повезло. Это Катька Ксенофонтова. Самая свирепая баба в здешнем ЧК. Не удивлюсь, если к утру вас расстреляют.
– Не пугайте, поручик, не пугайте, - ответил я и отошел.
Конечно, я был смущен. Подтвердились самые черные слухи по поводу происходящего в Петрограде. Про то, как зверствуют большевики, хватая и расстреливая приличных людей. Находясь вдали, я и верил, и не верил, но никак не ожидал, что попаду в их жернова. Оказаться в «a la merci» у большевиков мне, боевому офицеру, защищавшему Россию, в то время как они на деньги врага готовили черную измену – это ли не верх абсурда! И отвратительнее всего, что мою судьбу вершит какая-то синеглазая безродная выскочка!