Рассказы
Шрифт:
И началось бесконечное, долгое ожидание.
Мать через плетень следила за мостиком, но никого не было видно, и она каждую минуту возвращалась к сыну, который, скорчившись, неподвижно, как мертвый, сидел на перине.
Ночь надвинулась быстро, глубокая тишина распростерлась над деревней. Только из корчмы неслись пьяные песни, музыка и хриплые голоса, а с лугов — крики чаек. Белый туман низко стлался над травой.
— Ты не бойся, Ясек, не отдам тебя! — успокаивала
Они с Насткой надели на него полушубок, увязали перину в одеяло и, крепко взяв больного под руки, так как он еле двигался, вышли из сада во двор, а оттуда на тропинку, которая вела прямо на гору, к монастырю.
Шли, бесшумно ступая, очень медленно, потому что измученный Ясек поминутно останавливался передохнуть. Время от времени старуха ложилась на землю и, припав к ней ухом, вслушивалась.
— У хаты никого не слыхать!
— Все равно, надо итти поскорее! — нетерпеливо шептала Настка.
— Не могу скорее… Ох, не могу… Иисусе! — вздыхал Ясек и все тяжелее опирался на девушку, которая уже почти несла его.
— Тсс, Ясь, тише! Сейчас дойдем, — отвечала Настка.
Кое-как добрели они до больших ям, вырытых на склоне холма, со стороны леса. Здесь раньше держали картофель. Старуха выбрала ту, что лучше всех сохранилась, и, раздобыв откуда-то охапку прогнившей соломы, спустилась с нею на дно ямы. Там она приготовила сыну постель, покрыв солому периной, потом они с Насткой взяли Ясека за плечи и ногами вперед спустили его в яму.
— Ничего, Ясек, не беспокойся, здесь тебя никто не найдет. А соскучишься лежать в темноте, — читай молитвы. На заре я принесу тебе поесть. Ну, я пойду, сыночек, мне надо дома быть, когда те псы придут, а то как бы они чего не смекнули. Настке тоже надо бежать: в усадьбе ее хватятся, и потом начнут люди болтать про нее…
— Не отдавай меня, мама, не отдавай! — жалобно сказал Ясек и, как ребенок, обхватил мать за шею. Эта яма и мрак угнетали его.
Но, побежденный усталостью, он быстро успокоился.
— Настуся, и ты уходишь?
— Ухожу, Ясь. А когда господа спать лягут, я прибегу и с тобой останусь.
Ясек больше не сказал ничего, но мать, погладив его на прощанье по лицу, почувствовала, что оно мокро от слез.
Женщины торопливо зашагали назад в деревню. Уже неподалеку от нее, на скрещении дорог, из которых одна шла к хате Винцерковой, а другая взбегала по холму и по другую его сторону спускалась к помещичьей усадьбе, старуха остановилась и сказала:
— Смотри, Настка! Если выдашь его, господь тебя за это покарает.
— Чтоб я выдала Ясека! Я? Да я за него в огонь и воду! С самой высокой горы для него кинулась
— Ну, ну, не плачь, я тебе верю. Так ты забеги к нему еще.
Девушка, не отвечая, низко поклонилась ей.
— Да я вся ваша, как верный пес.
Старуха обняла ее голову, и слезы их, слезы любви и общего горя, смешались, скрепив между ними дружбу на всю жизнь.
«Пусть женится на ней. Хорошая девушка!» — думала старая Винцеркова, спеша домой.
IX
Дома никого еще не было.
Винцеркова зажгла огонь и тщательно уничтожила в каморке все следы пребывания Ясека. Она уже настолько успокоилась, что, хлопоча по хозяйству, по своей привычке бормотала молитвы.
Тэкля сидела у себя. Старуха окликнула ее через сени, но она не вышла.
— Спит, должно быть, — решила Винцеркова, заглядывая в ее комнату.
Но Тэкля не спала. Она сидела у печки с ребенком на руках и неподвижно смотрела в огонь.
— Что тут у вас?
— Он уже чуть дышит… видно, конец, — тихо отозвалась Тэкля.
— Господи Иисусе Христе!
Ребенок умирал. Посиневший, вытянувшийся, он лежал голый на коленях у матери, хрипло дыша и часто взмахивая ручонками, как тонущая птица крыльями. Яркий огонь в печке освещал кровавым светом его вздутый животик и бессильно повисшие худые ножки.
— За него уж теперь только молиться надо, — сочувственно вздохнула Винцеркова.
— Дитятко мое родное, пташечка моя! — прорыдала Тэкля, так обнимая ребенка, словно защитить его хотела от смерти.
Винцерковой тяжело было смотреть на них — она подумала о своем сыне: может, и он там, в яме, так же вот мучается.
Ей нельзя было бежать к нему: с минуты на минуту могли притти стражники. И, все больше волнуясь, все чаще выглядывая на дорогу, она нетерпеливо ждала их.
Ночь была душная, беззвездная и мрачная. Сырой ветер с лугов охлаждал разгоряченное лицо старой женщины. Она то в беспокойстве металась по избе, то сидела на пороге в чутком полусне, в мертвом оцепенении усталости.
В деревне было тихо, в хате слышен был только плач Тэкли да иногда ее монотонные слезливые причитания.
— Покидаешь меня, сиротинка мой, уходишь к Иисусу, в царство небесное… О боже, боже, боже!
А из корчмы долетали приглушенные звуки музыки, слитный гул, крики, топот. Где-то на дальних пастбищах, куда выгоняли лошадей в ночное, мигали огни, и плыла оттуда печальная, едва слышная песня.
Винцеркова просидела на пороге до рассвета в непрерывном, тревожном ожидании, что вот-вот придут.