Рассказы
Шрифт:
— Ну, я пошла. Вечерком еще приду.
— Сходите, мама, к помещику и к ксендзу за лекарством. Чем больше его принесете, тем скорее я на ноги встану, — говорил Ясек настойчиво, почти повелительно. Старуха даже задрожала от радости, что ее любимый сын уже так окреп и ободрился.
X
В тот же день, после полудня, Винцеркова приоделась и пошла в усадьбу — поговорить с помещиком о покупке ее луга. Как-то непривычно ей было вести с господами
«Шесть моргов поля хотя бы по сто рублей… Лужок — примерно тысяча злотых. А еще две коровы, свиньи, теленок… инвентарь и все, что в хате. Хату тоже отдельно надо считать… и овин. Овин Сулек купит, он еще весной приценивался».
Помещичья усадьба была расположена несколько в стороне от деревни, между горой, на которой стоял монастырь, и той речкой, что текла мимо хаты Винцерковой. Речка эта пересекала и усадебный парк, раскинувшийся по склону горы и примыкавший к монастырскому саду.
Винцеркова зашла на кухню, и там ей сказали, что господа в «садовых комнатах».
Дом был очень большой, одноэтажный, на каменном фундаменте, с островерхой, высокой крышей, на которую выходил ряд слуховых окон. Обширная терраса широкими ступенями сбегала в парк до самых газонов, огороженных низенькой, чудесно-зеленой живой изгородью.
По обе стороны террасы через газоны тянулись до самой реки аллеи красного шиповника и лиловой сирени, а из окон открывался вид на широкую полосу пшиленских лугов, замкнутых лесами, и на всю деревню, лежавшую в долине.
Винцеркова остановилась на террасе перед стеклянной дверью в комнаты и несмело заглянула внутрь.
— Вам чего?
— Я к пану! — ответила она угрюмо, отступая в сторону, так как с лестницы тяжелыми шагами сходил управляющий.
Это был здоровенный рыжий мужчина с грубыми чертами лица, пышными усами и яркоголубыми глазами.
— А, Винцеркова! Мое почтение! — сказал он иронически. — Что, хорошо спрятали своего разбойника? Ничего, найдем! Уж я об этом постараюсь и отправлю его туда, откуда он больше не убежит.
— Это как бог даст. Все в его воле, а не в вашей…
— К пану, говорите? А по какому делу?
— Не вашего ума это дело, — отрезала она язвительно.
Управляющий вышел, хлопнув дверью.
А Винцеркова прислонилась к балюстраде, заставленной корзинками с цветами, и ждала, глядя в пасмурное небо и окутанный туманом парк. Собирался дождь.
Она ждала довольно долго. Наконец к ней выбежала Настка и, поцеловав у нее руку, сказала:
— Пан велел вас звать!
— Были там? — спросила Настка тихо, пропуская ее в просторную прихожую.
— Всю ночь просидела. Спасибо, что не забываешь его.
— Да я для него… все…
Помещик и его жена сидели в креслах у круглого стола.
Остановившись у двери, Винцеркова поклонилась обоим так низко, что коснулась рукой пола, и стала объяснять, зачем пришла.
— Ладно, куплю ваш луг. Осенью приедет землемер и обмерит его.
— Вельможный пан, мне сейчас продать нужно.
— А что это вам так загорелось? Уезжаете, что ли?
— Мне деньги сейчас нужны.
— Ну, ведь не умираете еще, могли бы подождать.
— Никто не знает, когда придет его день и час.
У нее вдруг так сжалось сердце, что не помогла и гордость, — слезы хлынули бурным потоком.
Помещица, дама чувствительная, вскочила с кресла и спросила:
— Что с вами? Отчего вы плачете?
— Ох, пани, голова у меня кругом идет. — Рыдания мешали ей говорить, сотрясали все ее тело.
Господа пришли в замешательство. А она, прижавшись к стене, все плакала. Платок сполз с седой головы на затылок, совсем открыв ее лицо с благородными и строгими чертами, но такое землистое, помятое, изглоданное жизнью, такое страдальческое, что оно походило на трагическую маску. Казалось, с потоком слез, которых она не могла удержать, хлынуло наружу и ее горе, все, что у нее наболело. Плача, она тихим дрожащим голосом рассказывала господам о своих несчастьях. Бедное материнское сердце жаловалось на горькую судьбу свою. До сих пор ей нельзя было ни перед кем излить душу, и вот она, не выдержав, все рассказывала господам: ведь не выдадут же они ее, несчастную, не погубят ее?
А чувствительную пани так растрогало горе Винцерковой, что ее сапфировые глаза наполнились слезами.
— Ниобея! Крестьянская Ниобея! — шептала она мужу по-французски. — Какое лицо! Оно словно окаменело от боли! А экспозиция какая! Как хорош тон ее седых волос и как они идут к этому лицу, словно отлитому из старой бронзы! Как величавы эти жесты отчаяния! Чудесно! Чудесно!
— Не насилуйте себя… Плачьте! — воскликнула она в экстазе и побежала за своим большим фотографическим аппаратом. Пани страстно увлекалась фотографией (живописью тоже, но фотографию она считала более совершенным искусством).
Винцеркова, ничего не понимая, попрежнему стояла у стены и плакала, а пани, утирая жемчужные слезинки, катившиеся из синих глаз, несколько раз сфотографировала ее.
Когда старая женщина немного успокоилась, помещик благосклонно сказал ей:
— А я и забыл, что мне не разрешается покупать крестьянскую землю. Жаль! Я охотно купил бы ваш луг, он весь прилегает к моим землям.
— Мою землю вы можете купить, вельможный пан, потому что она не записана в реестре.
— Это почему же?