Разноцветные континенты (С иллюстрациями)
Шрифт:
– Это понятно. Это тоже понятно… - На моем листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр.- Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Еще раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силен. Знал, да забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.
Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.
– Отвлекаешься,- недовольно сказал Игорь Степанович.- И вот пожалуйста…
Написанная мною семерка начала пугающе
– Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь,- сказал Скворцов.- Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь- сорок семь. А вот теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.
10
Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнес:
– Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!
Голова моя еще гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.
«Ну прямо!
– не удержавшись, подумал я.
– Чего же тогда зеваешь?»
Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.
– Ну-ка, Андрейчик,- совсем по-домашнему предложил он,- повтори эту фразу три раза, только молча.
Я добросовестно повторил.
– Для начала не так уж и плохо,- похвалил меня Виктор Васильевич и снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки Скворцова казались мне детской забавой.
– Но смотри, что у тебя получается: «Удивительное… м-э… дело… чего тут удивляться, нашел чему удивляться… м-э… как там дальше-то?… удивительное дело… забыл… чепуха какая-то… удивительное дело, что такой серый валенок…» Это ты меня имеешь в виду?
Воробьев настолько точно воспроизвел все, о чем я успел за минуту подумать, что я покраснел до слез.
– Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит,- безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич.- Там пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не касаются…
Я готов был провалиться под парту.
– Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую пустяковую фразу, что же говорить о серьезном? Ну-ка, постарайся еще три разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово «удивительно» тебя волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись!- Я удивился.
– Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как двухлетний младенец на горшочке, да еще пожал при этом плечами. Не гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа- и какие два часа!- и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно: совершенно не устал.
Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.
– Ну да, ну да,- закивал толстяк, - математика утомляет, потому и удивительно.
«Удивительное дело, - подумал я небрежно.
– Я совершенно не чувствую себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно…»
И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, легкий, довольный и удивлялся самому себе. Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.
– Да, рука, ручоночка, - озабоченно проговорил Воробьев.
– Мы писали, мы писали, наши пальчики устали… Которая? Ну, разумеется, правая. Положи ее на стол и подумай: «Моя рука лежит на столе».
Я подумал.
– Превосходно!
– возликовал Виктор Васильевич.
– Стол жесткий, холодный и гладкий, а рука теплая и мягкая. Ей нравится отдыхать на столе. Она намного мягче пластмассы, не правда ли?
Я кивнул.
– «Моя рука намного мягче самой мягкой пластмассы». Подумай так. Хорошо. «Она теплая и мягкая2.
Наверно, я заулыбался от уха до уха: рука отошла, пальцы благодарно зашевелились.
– Вот видишь, - с удовлетворением сказал Воробьев.
– И это сделал ты сам. Одной своей мыслью и ничем больше.
«Ну прямо сам!- подумал я.
– Обыкновенный гипноз».
– Ах, Андрюша, Андрюша…- укоризненно произнес Виктор Васильевич.
– Ну разве я похож на гипнотизера? Это очень простое упражнение. Надо только подумать. Но подумать без помех. Настойчиво подумать, сосредоточенно. Нет, нет, не так, зачем ты бычишься и пыжишься? Сосредоточенно - вовсе не значит упрямо. Вот учитель тебе говорит: сосредоточься. Ты сделал озабоченное лицо, глаза твои опустели. В голове- салат из картинок, слов и даже отдельных звуков. А почему? Да потому, что нельзя сосредоточиться вообще. Можно сосредоточиться на чем-то, заставить себя думать в данный момент об одном, запретить себе думать о постороннем. А как?
Действительно, как?
– Дело вот в чем, Андрей. У каждого человека есть свое… назовем его так: «запретительное слово». С помощью этого слова, мысленно его произнося, человек гонит от себя ненужные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз мысленно произнес одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал ее одним и тем же словом.
«Какую еще фразу?
– подумал я.
– Что он мелет? Господи, какой же я тупица! Ай, ладно…»
Воробьев быстро поднял указательный палец.
– Вот, вот.
Я понял.
– Ну-ка, проверь себя, всегда ли ты пользуешься этим словом. Подумай о чем-нибудь неприятном.
«Не так он со мной занимается,- подумал я.- Как с дурачком, по облегченной программе. Ай, ладно…»
– Теперь так, - продолжал Воробьев.
– Этим ключом ты можешь пользоваться для самоконтроля. Допустим, тебе надо ответить на вопрос…
Довольно быстро я понял, как надо обращаться с «ключом», как прерывать себя в уме, как возвращаться к тому, что подумал раньше. Мы поиграли в забавную игру «А собственно с чего это пришло мне в голову?». Все это было легко, я бы сказал - слишком легко для начала.