Разные оттенки смерти

Пенни Луиза

Гамаш улыбнулся, услышав это французское выражение. Его часто использовала Рейн-Мари. Это означало «приходите в чем есть», но и кое-что еще. Она использовала это выражение не для каждой тихой вечеринки и не для каждого гостя. Только для специальных гостей, которые считались семьей. Это был особый статус, комплимент. Предлагаемое дружеское общение.

– Принято, – сказал он. – И я уверен, двое других тоже примут его с радостью. Merci, Клара.

Арман Гамаш позвонил Рейн-Мари, потом принял душ и с грустью посмотрел на кровать.

Этот

номер, как и все остальные номера в гостинице Габри, был на удивление прост. Но при этом без всякой спартанской строгости. Напротив, обстановка была не лишена изящества и роскоши. Крахмальное постельное белье, одеяла гусиного пуха. Восточные ковры ручной работы на полах из широких сосновых досок, которые не менялись с тех времен, когда гостиница была еще почтовой станцией. Сколько путешественников останавливались в этом самом номере, спрашивал себя Гамаш. Делали передышку на своем трудном и опасном пути. Откуда они приехали и куда направлялись?

Гостиница Габри не отличалась тем великолепием, которым сияла гостиница со спа-салоном на холме. Гамаш подумал, что мог бы останавливаться и там. Но с годами он чувствовал, как уменьшаются его потребности. Семья, друзья, книги. Прогулки с Рейн-Мари и Анри, их псом.

И полноценный сон в простой спальне.

Сидя на краю кровати, он надевал носки и думал: хорошо бы упасть на кровать, укрыться мягким одеялом и забыться сном. Закрыть тяжелые веки, забыть обо всем.

Уснуть.

Но он еще не до конца прошел свой путь.

Полицейские пробрались сквозь туман и дождь по деревенскому лугу к дому Клары и Питера.

– Входите, – с улыбкой пригласил Питер. – Нет-нет, туфли не снимайте. Рут уже пришла, и такое впечатление, что по пути она не пропустила ни одной лужи.

Они посмотрели на пол – и да, повсюду виднелись следы грязных подошв.

Бовуар покачал головой:

– Я ожидал увидеть следы раздвоенных копыт.

– Наверное, поэтому она и не снимает туфли, – сказал Питер.

Полицейские как могли отерли туфли о коврик.

В доме пахло лососем и свежим хлебом с привкусом лимона и укропа.

– Обед уже совсем скоро, – сказал хозяин, ведя их через кухню в гостиную.

Еще минута – и Бовуар и Лакост держали в руках бокалы вина. Гамаш, невыспавшийся и усталый, предпочел воду. Лакост подошла к двум художникам – Норману и Полетт. Бовуар болтал с Мирной и Габри. Гамаш подозревал, что Бовуар делал это в первую очередь для того, чтобы быть как можно дальше от Рут.

Гамаш обвел взглядом комнату. Это вошло у него в привычку. Он отмечал, где кто находится и что делает.

Оливье стоял у книжного шкафа спиной к комнате, явно очарованный книгами, хотя Гамаш подозревал, что тот видел эти книги много раз.

Франсуа Маруа и Дени Фортен стояли вместе, но не разговаривали. Где же еще один – Андре Кастонге?

Потом Гамаш увидел и его. Кастонге в углу комнаты разговаривал с главным судьей Пино, а на них смотрел стоящий в двух шагах Брайан.

Глядя на Брайана, Гамаш не мог понять, что означает выражение его лица. Требовалось некоторое усилие,

чтобы проникнуть за татуировки, свастику, выставленный палец, надпись «Fuck you» и увидеть другое. Брайан определенно был насторожен, внимателен. Это был не тот раскованный молодой человек, какого Гамаш видел предыдущим вечером.

– Вы, наверно, шутите, – сказал Кастонге, повысив голос. – Только не говорите мне, что вам это нравится.

Гамаш подошел чуть ближе, тогда как все остальные посмотрели в ту сторону и отошли чуть подальше. Кроме Брайана. Он остался на месте.

– Не то чтобы мне это нравилось, просто я считаю, что это удивительно, – проговорил Пино.

– Бесполезная трата времени, – хрипло произнес галерист, сжимая почти пустой стакан с остатками красного вина.

Гамаш подобрался еще ближе и обратил внимание, что эти двое стоят перед одной из картин Клары. На самом деле это была даже не картина – этюд с изображением рук. Некоторые сжаты в кулаки, некоторые сцеплены, некоторые раскрываются или закрываются, в зависимости от зрительского восприятия.

– Ерунда все это, – сказал Кастонге, и Пино сделал едва заметное движение, призывая галериста говорить тише. – Все говорят, что это великолепно, но знаете, что я думаю?

Кастонге подался к Пино, и Гамаш уставился на его губы, надеясь по ним прочесть, что тот прошепчет.

– Люди, которые так считают, идиоты. Недоумки. Имбецилы.

Гамашу не нужно было читать по губам. Все всё слышали. Кастонге буквально выкрикнул свое мнение.

И опять свободное пространство вокруг галериста увеличилось. Пино оглядел комнату. Гамаш решил, что тот ищет Клару, и понадеялся, что она не слышит мнения одного из гостей о ее работах.

Потом взгляд главного судьи остановился на Кастонге, в глазах появилось жесткое выражение. Гамаш часто видел такой его взгляд в суде. На себе он чувствовал его редко, в основном судья смотрел так на какого-нибудь несчастного адвоката, участвующего в процессе и не знающего закон.

Если бы Кастонге был «Звездой Смерти» [76] , его голова наверняка бы взорвалась.

– Мне жаль, что вы так думаете, Андре, – сказал Пино ледяным голосом. – Может быть, в один прекрасный день вы будете чувствовать так же, как я.

76

Космическая станция из сериала «Звёздные Войны». Оснащена энергетическим оружием огромной мощности, достаточной для уничтожения планет.

Главный судья отвернулся и пошел прочь.

– Чувствовать? – крикнул Кастонге вслед уходящему Пино. – Чувствовать? Господи боже, да попытайтесь вы включить мозги.

Пино остановился спиной к Кастонге. Все присутствующие замерли, наблюдая. Наконец главный судья двинулся дальше.

Андре Кастонге остался в одиночестве.

– Этой заднице нужны радикальные меры, – заметила Сюзанна.

– Я применял радикальные меры ко многим задницам, – сказал Габри. – И надо сказать, помогало.