Разомкнутый круг
Шрифт:
Со слов лавочников выходило, что столичный офицер скупил товару на пять здоровенных телег-долгуш. Каждому было лестно сообщить, что молодые посетили именно его магазин и ушли не с пустыми руками.
В результате подобных инсинуаций торговля у них пошла бойко, словно в праздничные дни. Благодарные лопоухие слушатели обязательно приобретали такой же материал, или шубку, или золотую побрякушку, что купил своей милой гвардейский ротмистр.
Городишко просто трясло от прерванного сна и воображения.
Капитан-исправник хвастал, что даже раскланялся
– Я сразу понял, в чем дело… Но любовь есть любовь! Не мог же я задержать влюбленных и передать деспоту отцу?!.
Среди молодежи авторитет капитан-исправника вознесся на недосягаемую высоту.
Генералу вечером он сказал, что Рубанов с его дочерью через городок не проезжали, а то бы беглецы непременно были пойманы и доставлены лично им к разгневанному отцу.
– Как же это можно без родительского благословения из дома убегать?! – честными полицейскими глазами смотрел он на Владимира Платоновича.
Общее мнение было таково – гвардейский офицер!.. Что с них взять? У них так принято. Они иначе не могут…
49
Генерал хватился дочери лишь к обеду. Сначала он думал, что она спит, и даже не стал ее беспокоить, позавтракав в одиночестве. Затем все-таки почуял что-то неладное и послал гувернантку разбудить Мари.
Та, поджав сухие губы, сообщила, что комната пуста. Тогда генерал послал слуг в сад – разыскать и привести к нему дочь.
Вместо этого толсторожий лакей принес испачканный в крови платок, рассчитывая на награду за проявленное усердие.
Когда, закрыв подбитый глаз, он улепетывал в лакейскую, то слышал позади горестные вопли Ромашова:
– Что он с ней сделал, с моей девочкой?!.
Многочисленная дворня под предводительством Владимира Платоновича на четырех судах переправилась через реку и штурмом взяла рубановский дом.
Не найдя там беглецов, разгневанный генерал велел сжечь гнездо порока.
– Разбойник! – плакала Лукерья. – Ишь! Что удумал!
«Ну, теперь-то мы его прижмем!» – радовался случившемуся присутствующий тут же староста – и помчался к себе – сочинять жалобу губернатору. В свидетелях у него были сыновья, подрядчик, архитектор, старшина артели, сами артельщики и несколько дюжин крестьян, словно случайно ошивающихся в дождь возле дома.
– А нам от этого одно лишь облегчение! – глядели они на горевший дом. – Место под строительство расчистилось…
После венчания Мари и Рубанова уезд потрясла волна похищений – это стало модным!
Через полгода даже «ученый» в клетчатых панталонах отважился… и, собравшись с духом, свистнул свою нареченную – девицу, с которой танцевал на именинах у Мари.
Другую барышню похитил гусарский поручик из стоявшего биваком близ уездного городка полка.
В столе капитан-исправника лежало более десятка жалоб, хода которым он не давал, так как знал по опыту, что через некоторое время все само собой утрясется.
А
Словно во сне, добралась Мари до столицы, не заметив мест, по которым проезжала, не замечая, что ест и что пьет. Пришла в себя и несколько успокоилась лишь в крохотной квартирке Рубанова в конногвардейских казармах.
Свой дом в Петербурге Владимир Платонович продал еще в прошлом году, дабы поправить дела в разоренной французами деревне неподалеку от Москвы. Однако следом расстался и с деревней, чтоб на вырученные деньги подлатать дыры в Ромашовке.
Но даже ежели бы генерал и оставил петербургский дом, жить в нем Мари и Рубанов все равно бы не смогли.
На второй день пребывания в столице Максим снял приличную квартиру из пяти комнат у одной вдовствующей полковничихи, и они с Мари перебрались туда.
Не теряя времени, новобрачные нанесли визит Голицыным и вместе с ними – вельможе с лентой и дяде князя Петра.
На этот раз княгиня Катерина встретила Рубанова без внутреннего трепета и очень поддержала молодых.
Гвардейские офицеры безоговорочно встали на сторону Максима, а Оболенский клялся, что когда надумает совершить самую большую в жизни глупость, то поступит таким же образом, как его друг.
Через неделю в столицу прибыл рассерженный Ромашов, и его жалоба дошла до царствующего дома. Однако при дворе генерала не любили. В последнюю войну ничем положительным, в отличие от Рубанова, он себя не зарекомендовал. К тому же высоких связей не имел, и посему императору был представлен вельможей с лентой и Александром Николаевичем Голицыным как самодур, от которого даже родная дочь сбежала.
А от губернатора пришло известие, что Ромашов, словно тать, спалил огромную усадьбу и разрушил наполовину возведенную церковь. «Своими глазами видел повсюду разбросанные кирпичи, – писал губернатор. – Сие свойственно вору Емельке Пугачеву, но не русскому генералу, – докладывал он свое мнение, щедро сдобренное золотыми империалами… – Ромашов – уже съеденный пирог, а гвардейский офицер – пока ротмистр, а далее – кто знает; вращается-то он при дворе и может оказать услугу, к тому же через своего старосту вон какое подношение сделал…» – здраво рассудил генерал-губернатор.
Словом, до сведения отставного генерала высочайше довели, что прощать или нет молодых, к тому же венчанных по православному обычаю, – его личное дело, но вот разорять усадьбы не следует, и, коли пострадавший обидчика не простит, Ромашову это может дорого обойтись…
Рубанов – все простил! Ромашов его – нет!
Однако сделать против ничего не сумел и в ярости отбыл в свое поместье, решив, что дочери у него более нет.
27 июля 1817 года у Рубановых родился сын. По традиции и в память деда его нарекли Акимом, о чем и было отписано в Ромашовку.