Разомкнутый круг
Шрифт:
«В рекруты парня, конечно, не отдам, – рассуждал Максим, пытаясь не думать о матери, – а проданных выкупить не на что!.. Ну, Данилка!.. Твое счастье, что убежал…» – скрипнул он зубами.
Ближе к вечеру пожилая служанка, в пояс поклонившись Рубанову, доложила о приходе гостьи.
– Чего ты все кланяешься?! Сказал тебе, сына оставлю, значит оставлю… Не война чай! – Скорбно сжатый рот женщины медленно, словно нехотя, растянулся в благодарной улыбке. – Да кто там еще?
– Нянька вашенская пожаловали… –
– Лукерья?! – обрадовался Максим. – Да что же она в дом не идет?.. – Побежал он навстречу, распахивая двери.
В седенькой сгорбленной старушке, робко стоявшей перед крыльцом, он не сразу узнал властную и уверенную в себе домоправительницу и няньку, какой запомнил ее перед отъездом в Петербург. И лишь когда она напряженно глянула на тонкую высокую фигуру в белом колете и увидела радостно заблестевшие глаза и расплывшийся в счастливой улыбке детский еще рот, безмерная любовь сделала ее прежней – той, которой она была полтора года назад.
Протянув руки, Максим бросился к ней, сжав в объятиях и разобрав в ее бормотании одно лишь слово: «Внучек…»
– Дай-ка я погляжу, каким ты стал! – отстранившись от него после первых объятий и поцелуев, произнесла Лукерья и всплеснула руками, с гордостью и нежностью разглядывая подтянутую фигуру в военной форме. – Вылитый отец! Только росточком повыше… – разгладила видимую лишь ей складку на колете и тут же сникла, потупив глаза и съежившись. Удивившись, Максим обернулся, успев заметить в проеме двери бледное лицо матери.
– Чего же мы в дом не идем, нянюшка? – взял ее за руку и, преодолев слабое сопротивление, повел в комнаты, шутливо рассуждая по пути, какая она стала важная дама, коль о ее приходе официально докладывают…
– Станешь тут «важной», ежели Данилка в шею однажды вытолкал, а дочка промолчала, – тихонько произнесла она, с тревогой поглядывая на дверь.
– В бегах твой Данилка!.. – зло грохнул кулаком по столу Максим. – Поймаю – душу из подлеца вытрясу! А эта ему во всем потакала!.. – в бешенстве кивнул куда-то в пространство.
– Максимушка… – отшатнулась старушка. – Грех так о матери говорить. – Перекрестила его, затем покрестилась сама и, подойдя к столу, поставила упавший канделябр и вставила в него обгоревшую свечу. – Не надо уподобляться этому злыдню! – Стряхнула восковые крошки со скатерти и села на краешек стула, сложив усталые морщинистые руки на коленях. – Расскажи, как там в Петербурхе? – с любопытством произнесла она. – Тяжело, поди, ученье далось…
– Не просто без твоих пирожков было! – весело засмеялся Максим, усаживаясь напротив.
– А мать не вини! – попросила старушка. – Запуталась она, а помочь некому…
Их разговор прервали громкие мужские голоса, раздавшиеся во дворе и ясно слышимые сквозь раскрытые окна.
– Это Агафон с задания прибыл, – улыбнулся Максим. –
– Ваша благородия, полиц… лиц… клистеру доложено! Меры, грит, будут приняты, беглеца, грит, непременно пумают и сюда предоставят! – отрапортовал Агафон, раскачиваясь, словно лошадиный хвост.
«Услышь его полицмейстер, за "клистера" точно потянул бы к ответу…» – усмехнулся про себя Рубанов.
– Мы его всю ночь искали! – икнул заезжий ямщик. – Как он посмел маво друга в пузо лягнуть?.. А-а?
– И ни в одном кабаке не нашли? – улыбнулся Максим, случайно разглядев за занавеской окна тут же скрывшееся белое материнское лицо. «Переживает!..» – брезгливо подумал о ней.
– Никак нет! Господин корнет! – отдал честь ямщик. – А вдруг ворог опять в своей комнате прячется? – сделал он умозаключение.
– Точно! – поддержал его Агафон. – Следоват там поискать…
– Лукерья поищет и на похмелье завтра вынесет, а сейчас – спать. – Повернулся и прошел по-хозяйски в дом.
– Да как я останусь? – перепугалась старушка. – Барыня велели в деревне жить…
– Нянюшка, а как же я без твоих щей и пирогов? – подхалимским голосом произнес Максим. – А матушку уговорим, – уже строго сказал он.
Утром погода испортилась. Небо затянуло тучами, и пошел мелкий дождь. Максим вышел на крыльцо и подставил руку теплой влаге. Дождь тихонько, словно кот, шелестел и корябал по крыше, осторожно, редкими пока каплями, срывался оттуда на землю и растворялся в ее пересохшем от жажды теле.
«Пора поклониться отцу! – решил Рубанов, проходя в дом за плащом. – Вчера надо было, да все некогда».
Привезший его ямщик запрягал лошадей и довольно рыгал после обильного завтрака. Похмелившийся Агафон активно помогал ему.
«Туда доеду на тройке, а оттуда прогуляюсь пешком…»
Потемневший крест чуть накренился к земле, притаившись под сенью могучих дубов и лип. Дождь не успел еще пропитать землю, лишь прибил пыль и освежил воздух. В наступившей тишине было слышно, как оторвавшийся от ветки лист со вздохом падает на землю, укрывая холмики и тех, кто лежит под ними, от будущих морозов.
Максим сосредоточился на прибитой к кресту доске с чередою букв. Замерев в задумчивости, он разглядывал ряд магических цифр, последние из которых так стремятся узнать у гадальщиц-цыганок.
«Зачем? Ведь, должно быть, страшно жить, ежели узнаешь последние цифры…»
Где-то далеко-далеко над полями проплыл прощальный журавлиный крик… И все замерло… Лишь капли дождя ласково гладили листья. «Как все тихо и торжественно… Так бывает лишь на кладбище и в церкви!» – подумал Максим, и неожиданно слезы навернулись на глаза.