Разомкнутый круг
Шрифт:
Поднявшись и заложив руки за спину, Максим прошелся по комнате.
– Поставлю старостой! – произнес он и, выставив вперед ладонь, чтоб остановить собравшегося бухнуться в ноги старика, закончил: – Коль предоставишь мне Данилу!..
Через несколько дней Максим привык к Рубановке и дому, будто и не уезжал на полтора года в далекий и холодный Петербург. Он увлеченно носился на коне по полям и лугам, наблюдая за осенними хозяйственными работами, – вздохнувшие после бегства Данилы крестьяне споро убирали хлеб, косили сено и после Куприянова дня начинали копать картошку.
Иногда к нему
Максим ни разу не принял приглашения местных помещиков посетить их усадьбы, отведать шампанского или поохотиться на зайцев.
На Семен-день любители поохотиться притравливали зайцев – это был первый праздник псарных охотников.
Юный корнет сам не понимал, почему его не тянуло к местной знати: может, опасался косых взглядов и насмешек за спиной по поводу матери, а может, просто стыдился своей бедности – нечем было угостить гостей при ответном визите.
Да он и не скучал… Ему даже приятно было побыть одному после казарменной суеты.
Ольга Николаевна не баловала сына вниманием, а при случайной встрече старалась побыстрее уйти в свои покои. Ели они раздельно и почти не разговаривали. Сначала Максим переживал и делал слабые попытки помириться с матерью, но, видя ее нежелание, а порой даже сопротивление, махнул рукой. К своему удивлению и досаде, он не особо скучал по ней и не ощущал в себе, как в детстве, огромной любви и сыновних чувств.
Зато Ольга Николаевна близко сошлась с нянькой. Та опять сделалась ее наперсницей и чуть ли ни подругой. Они подолгу шептались, вместе молились, упав на колени перед иконами, и вместе плакали о чем-то своем, женском, недоступном Рубанову.
Лукерья попросила барыню взять в прислуги заместо проданной Акульки свою племянницу – на что получила согласие и теперь, как и раньше, заправляла в доме всеми делами.
На Рождество Пресвятой Богородицы, 8 сентября, Максим сказал няньке, что посетит ромашовскую церковь и помолится за отца… На самом деле ему хотелось увидеть дом, полюбоваться липовыми аллеями и подышать воздухом его первой любви.
Спускаясь по скользкой после небольшого дождя лестнице вниз к беседке, он внимательно глядел под ноги, чтоб не поскользнуться, а ладонью придерживался за мокрую темную гладь металлических перил.
«Надо же, – хмыкнул он, – буквально два-три года назад за секунду вверх-вниз летал, а теперь осторожным стал… Старость, конечно, не радость! – Подошел он к каменной беседке, опустившей зеленый от мха бок в воду, и погладил влажную колону. – Лучше бы дед дом из камня построил, а беседку – деревянную, – подумал он, – а то через пару лет в нее на жительство перебираться придется, – с тоской посмотрел на другой берег. – Нигде не видел, кроме Рубановки, чтобы оба берега у реки крутыми были, один обязательно пологий.
Все у нас, Рубановых, не как у людей…»
– Сюда! Сюда греби! – замахал Агафону.
То сгибая, то выпрямляя спину, тот бодро заработал веслами на голос и загнал лодку далеко на песок. На этом вся его энергия закончилась. Выпустив весла,
– Садитесь, барин, – вежливо прохрипел, пытаясь вылезти из лодки.
– Вот те на! – удивился Максим, критически разглядывая Агафона.
– Вторая Пречистая жа! – оправдываясь, развел руки сумевший выбраться из лодки конюх. – Госпожинки… – заплетающимся языком выговорил он, – вот и угостился малость… – скромно потупил голову и рухнул в песок, зацепившись ногой за подлую корягу. – А так, барин, я в норме, – лежа досказал он.
– Хорошо, что вторая, а не восьмая, – перекрестил богохульствующий рот Максим. – Как ты еще коня в лодку не запряг? – сел он за весла.
Агафон ухитрился подняться и уперся руками в смоленый деревянный нос.
– Толкай! Чего замер…
Лодка сдвинулась с песка и плавно вошла в воду. Так же плавно следом за ней нырнул Агафон. Поплевав на ладони, Максим взялся за весла.
– А как же я, барин? – поднялся из воды конюх и своим видом развеселил Рубанова. Огромный зеленый шматок водорослей накрыл его волосы и свешивался на лоб.
– А тебе к водяному надо проситься! – смеялся Максим. Злость на пьяного слугу тут же прошла.
Где-то на середине реки ладони стали гореть, и пот градом катил по лицу. «Чего я спешу-то? – подумал он, скинув с плеч плащ и расстегнув крючки колета. Его белые парадные лосины во многих местах были забрызганы водой. – Следовало серые рейтузы надеть. – Укрыл колени плащом. – Ее-то все равно там нет… – Пошевелил ногами в начищенных ботфортах. Кожаная черная каска с медным налобником покачивалась рядом с ним на лавке. – Все щели законопатил, барин! – подделываясь под голос Агафона, произнес он. – Болтун! Вон воды сколько набралось, будто еще одного мужика везу. – Снова взялся за весла.
К своему удивлению, на ромашовском берегу увидел женщин, окруженных толпой ребятишек. Одна из них, почти старуха, держала в руках овсяный каравай, а молодые вокруг нее неожиданно запели песню, поглядывая то на хлеб, то на приближающуюся лодку.
«Меня, что ли, так торжественно встречают?» – ухмыльнулся Максим и гордо выставил плечо с корнетским эполетом. Течение и весла направили его точнехонько к поющей компании. Молодые девки радостно завизжали, аккуратно приподняв пальцами подолы сарафанов и отпрыгнув от врезавшейся в берег лодки. Глаза их ласкали статного молоденького офицера в такой ладной форме. Пожилая тетка, крепко прижав к сухой груди каравай, злобно уставилась на Максима и, что-то прошептав, видно не совсем доброжелательное, тоже отошла в сторону. Стайка ребятишек, весело переговариваясь, наоборот, придвинулась.
– Кому алтын не помешает? – поднял вверх руку с монетой Рубанов.
– Мне-е!!! – запрыгали пацаны, вскинув руки и толпясь перед ним.
– Тогда, как вернусь, посудина должна быть на месте, а вода в ней отсутствовать, – убрал три копейки в карман, чем очень разочаровал ребят. – Именно так, а не наоборот… – улыбаясь, уточнил Максим, разглядывая женщин.
– Осенины празднуем! – объяснила одна из них. – Осень встречаем…
Взобравшись по выбитой дороге на гору, за гривенник нанял мужика подвезти его к барскому дому.